Эльфы средней полосы

Я сложил пакет вчетверо, воткнул его в щель на пне, поправил суму на плече и, продираясь сквозь кусты, двинулся обратно к опушке, а оттуда прямиком к городу. Через десять минут лес кончился, я поднялся на холм и невольно залюбовался открывшимся видом. Вот он, Аррохон. Зубчатые стены большого средневекового города с башнями, шпилями, увенчанными флюгерами, черепичными крышами в свете полной луны. Красотища! Хоть сейчас на обложку какой-нибудь металлюжной группы. Но долго наслаждаться видами мне не пришлось. Со стороны города раздались гулкие удары в колокол. Так и есть – десять часов. Мне стоило поторопиться.

Торопиться же в этих чудовищах, что были надеты на мои ноги, было крайне неудобно. Нет, даже не представляю себе, какой изверг, какой палач сделал эту обувь? Представьте себе два кожаных мешка, натянутых на ноги и перевязанных ремешками в районе щиколоток. Причем мешки старые, дырявые, в них легко проникает влага, пыль и мелкие камушки. В общем, ощущения от такой ходьбы явно не для слабонервных. Одежка на мне была под стать обувке. Что-то вроде монашеской рясы с узкими рукавами и большим карманом на животе. Как кенгуру, честное слово. Ряса была старая и местами заштопанная. Плащ на мне был тоже явно не новый и с чужого плеча. Каналья Реддис, на что же он потратил денежки, которые я ему оставил в прошлый раз? Явно не на наряды и не на научные книги. Наверняка на кабаки да на бордели. Студенты, они во все времена студенты. Но хоть на обувь приличную мог бы потратиться…

В общем, кладбище я преодолел без приключений, лишь уже ближе к выходу испугался до одури. Но без всякой мистики. Просто наступил на сухую ветку, она треснула, и тут вокруг что-то затрещало, заскрипело, захрипело. С трудом удержался от желания уподобиться страусу и засунуть голову в кучу песка у свежей могилы. Потом разобрался – это стая кладбищенских ворон переполошилась, сами перепугались не меньше моего.

Я перешел небольшую речушку, питавшую городской ров, по шаткому мостику, прошел вдоль штабелей кругляка из лесов Его Светлости и, наконец, ступил на большую дорогу. Вот и город, совсем рядом. Мощные зубчатые стены, окруженные глубоким рвом. Ворота, естественно, закрыты, мост поднят. И что бы в этом мире ни случилось, опустят его никак не раньше восхода солнца. Разве что Его Светлости взбредет в голову прокатиться верхом на ночь глядя, только это вряд ли. Его Светлость после женитьбы остепенился и ночи предпочитает проводить в обществе молодой супруги, а не дворян-собутыльников.

Но не беда, кроме ворот и моста есть еще сторожевая башня и калитка в ней. И лодочник, который всегда рад перевезти вас всего за пару медных монет. Я похлопал по тощему кошельку, подвязанному к поясу моей рясы, и обнаружил, что кошель пуст. Пройдоха Реддис оставил меня без наличности. Ужо я ему задам! Ладно, попробуем обойтись без денег, чай не впервой.

Лодочника я застал за его любимым занятием. Лодочник – вольноотпущенный гоблин по кличке Репей, торговался. И хотя городской магистрат установил твердую цену за переправу через ров ночью в два медяка, один из которых шел прямиком в городскую казну, а второй – исполнителю работ, то есть лодочнику, Репей всегда торговался. И мне кажется, совсем не из-за жадности. Просто бывают люди с такой натурой. Ему не выгода важна, а сам процесс торга. Хотя Репей, как я уже сказал, в полной мере человеком не был, но ничто человеческое ему не чуждо. В данный момент жертвой Репья был крестьянин с женой, двумя мешками и десятком корзин. Один мешок вел себя спокойно, а второй все время двигался и издавал странные звуки. Поросенок? Скорее всего…

По всему, крестьянин вез свой товар в город – завтра как раз большой базар. Но до заката не успел. Тут уж извини, кто не успел – тот опоздал. Давай, раскошеливайся теперь. Но раскошеливаться крестьянину было нечем, здесь у крестьян с наличностью всегда плохо. И он пытался всучить Репью в виде платы за перевоз курицу. Я, признаться, в местных ценах как-то слабо разбирался. Но, кажется, именно два медяка стоила в таверне жареная курица. Или цыпленок? Точно, жареный цыпленок.

Репей одну курицу брать отказывался, хотел две, и еще две дюжины яиц в придачу, вместе с лукошком, дескать, за груз – отдельная плата. Врал, конечно, но поди докажи.

Крестьянин, высушенный солнцем жилистый мужичок в смешных штанах, похожих на трико, и таком же смешном колпаке, смотрел на лодочника, как затравленная собака, и в самом торге участия почти не принимал, лишь иногда повякивал. Торговалась его жена, толстая и некрасивая. Она совала в руки Репью пеструю курицу, указывала на ее упитанность и клялась всеми стихиями, что несется пеструшка чуть ли не круглый год. Репей ей не верил, называл курицу «дохлятиной» и везти «за такое убожество» наотрез отказывался.

Мне крестьянина было по-человечески жалко. Ну, откуда, скажите, у бедняка деньги? Ему бы по налогам расплатиться да одежку нехитрую справить. Хотя нет, здесь большей частью натуральное хозяйство преобладает. Сами ткут, сами шьют, сами носят.