Элемента.L

 Её бабушка была настоящей. Она родилась еще до революции и прожила трудную полную лишений жизнь. Она была неграмотной, но понимала в этом мире больше, чем некоторые маститые ученые. Но главное, она понимала Еву, она чувствовала её как никто другой и для Евы она была самым близким человеком на свете. Она любила Еву, любила просто так, просто за то, что она есть. И Ева любила бабушку и ездила теперь на ее могилку просто так, просто потому, что не могла не ездить.

Когда бабушка умерла, их с дедом дом продали - за не Бог весть какие деньги -  просто потому, что некому там было теперь жить. Новые хозяева все там перестроили, выкорчевали сад и поставили высоченный глухой забор. Ева в ту сторону больше не ходила, чтобы не расстраиваться. Да и какой смысл? Все, что она хотела помнить - было всегда с ней. Она помнила каждую доску не раз крашеного пола, каждую неровность беленых стен, корешок каждой книги в этажерке, каждый узелок в вязанных бабушкой половиках на полу. Каждую тень, каждый звук, каждый солнечный луч, который проникал по утрам сквозь тюль на каждом окне. Она помнила это с детства и если бы не тетки, которых вечно что-то не устраивало в бабушкином доме, и они то и дело норовили поменять половики, переставить мебель, перекрасить дом, то за двадцать с небольшим лет, что она помнила этот дом, там ничего бы не изменилось. Более того, оно и, правда, не менялось. Даже после того как перестилали ковер, Ева настойчиво продолжала помнить старый.  И каким-то непостижимым образом старый ковер всегда возвращался на свое прежнее место. Повзрослев, она, конечно, поняла, что просто бабушка ничего не выкидывала. Какое-то время она терпела нововведение, а потом тихонько возвращала старый ковер назад, а новый убирала в кладовку. Более того, она умудрялась в нужный момент вернуть этот новый ковер той дочери, что его привезла, оправдывая то ли себя, толи увозившую его назад дочь тем, что ей, старухе и старый не стоптать, а той в хозяйстве пригодится. За все эти годы в доме прижились только три вещи: стиральная машинка Волна, маленький черно-белый телевизор Луч и картина Крамского «Неизвестная». С первыми двумя и так было все понятно, а вот картина хоть и не имела никакого практического применения, и не закрывала никакой дыры на стене, но просто всем нравилась.

Казалось, что не только Ева и бабушка противились переменами, их не принимал сам дом. Так, будучи изначально покрашенным в желтый цвет, и оставаясь таковым долгие годы, он был однажды летом выкрашен Евиной мамой в бежевый. И Ева точно это помнила, потому что была заставлена помогать и неохотно, но собственноручно выкрасила за день целую стену в невнятный бежево-розовый цвет. И он еще был бежевым, когда они уезжали осенью. Когда же она приехала на следующее лето, дом снова был желтый. И взрослые что-то говорили о нестойком пигменте, но Ева точно знала, что дом хотел быть желтым и он не мог быть никаким другим.

Так, думая о доме, о бабушке и о детстве, Ева незаметно заснула. И вполне сносно проспала всю ночь. Проснулась она оттого, что в вагоне на полную мощность врубили свет. Она знала, что это значит. Это значит, что пора вставать, умываться и делать прочие обычные утренние дела, потому что примерно через час начнется санитарная зона, и туалеты закроют. Тому, кто не успел, придется терпеть до вокзала конечной станции. А конечной станцией и был город Эмск, в котором она теперь жила. С маленьким вафельным полотенцем, входящим в комплект постельного белья, и зубной щеткой в руках она покорно отстояла небольшую очередь. Оказывается, до санитарной зоны было всего минут тридцать, значит, проводница попалась хорошая и, учитывая наполненность вагона лишь наполовину, дала людям лишних полчаса поспать. От начала санитарной зоны до прибытия на станцию ехать еще минут тридцать - Ева успевала еще выпить чая, что было бы не лишним, учитывая, что последний раз она сжевала тощий бутерброд вчера в Доме престарелых, пока читала книжку.