Элегия мертвых дней

В сущности, он уже умер и знал об этом, раз притащился сюда как на панихиду, чтобы посмотреть на первую свою работу. Первую и последнюю. Что же касается его физической смерти, она наступила позднее и была нелепой, как смерть большинства пьяниц. Она застала его в провинциальной глуши, так что даже несколько его знакомых – собутыльников не смогли проводить его в последний путь, шествуя за нищенским катафалком. Впрочем, не верится, что там и был-то катафалк. Таких, как он, хоронят без церемоний.

А картина сгорела во время воздушного налета десятого января. Исчез с земли последний его след. Первый и последний.

* * *

Подобно маленькой провинциалке Вертинского, зачарованные грезами, они прибывали из бедняцких пригородов или из далеких пыльных городов. Они прибывали, чтобы писать стихи, рисовать картины или играть Гамлета, заходили в кабак лишь затем, чтобы дать себе короткую передышку. Заходили на минуту, но застревали надолго или навсегда, решив, что никому-то они не нужны. И красивая мечта постепенно блекла, превращаясь из болезненного страстного томления в банальную тему для разговора, пока в конце концов не угасала вместе с ними в один печальный день.

Для некоторых так было лучше – покинуть мир молодыми. Все мосты к отступлению они сожгли, их ожидала полная деградация. Покинуть этот мир до полной деградации вовсе не значит уйти из жизни преждевременно.

Человек, который убедил меня в этом, отличался внушительным ростом. Крупная голова. Львиная грива. Правда, грива была седая, но клубы кабацкого дыма придали ей желтоватый оттенок. Я пришел в „Шефку", обиталище Ламара, пытаясь разыскать кого-нибудь из нашей компании. Здесь, в отличие от „Трявны", народ собирался лишь на обед или по вечерам, ибо „Шефка" стала местом встреч не богемы, а деловых людей – инженеров, архитекторов, врачей и тому подобной публики.

Я вошел, огляделся, кабак был почти пуст. Было два часа пополудни, и компания – если она вообще собиралась – уже разошлась. Я уже собирался уходить, когда услышал за своей спиной мягкий басистый голос:

– Вы ищите Лалю?

За угловым столиком в царственной позе покойно расположился мужчина с львиной гривой. Я ответил, что он угадал.

– Он ушел в типографию, но скоро вернется. Можете присесть, если желаете. Я тоже поджидаю одного из своих друзей.

Я принял приглашение просто потому, что некуда было идти в этот мертвый час, в эту июльскую жару.

– Извините, ничем не могу угостить вас, – лениво пророкотал Лев. – Бюджет мой исчерпан, поскольку я только что приобрел книги.

Он небрежно указал на стул, на котором вместе с импозантной тростью лежал сверток.

– Не беспокойтесь, – сказал я. – У меня с бюджетом порядок. Что будете пить?

Мы выпили и побеседовали, потом снова выпили, так как Лалю не появлялся. Незнакомец, несмотря на свою горделивую осанку, оказался любезным и словоохотливым собеседником. Из его речей я понял, что он юрист, много путешествовал по свету, несколько лет провел в Америке. Последнего сообщения оказалось вполне достаточно, чтобы завязалась продолжительная кабацкая беседа. В те годы меня все еще распирало любопытство.

Лев красочно описывал нью-йоркские авеню и ночную жизнь на Бродвее, охотно отвечал на вопросы и даже поделился со мной длинной и запутанной историей о гангстерах, в среду которых он попал из-за какой-то девушки, вообразив, что она любит его, тогда как та, занимаясь контрабандой наркотиков, лишь использовала его.

Так мы беседовали и пили, пока в конце концов мне в свой черед не пришлось признаться, что и мой бюджет на сегодняшний день исчерпан.

– Не имеет значения, – царственно махнул рукой мой новый знакомый. – Мы и без того увлеклись. Вино – чудесная штука, но при условии, что не становишься его рабом.

По его виду нельзя было сказать, что он попал в рабство. Напротив, обладатель роскошной гривы, отдающей желтизной, и слегка выпуклых глаз восседал все так же торжественно и неколебимо. Только когда он направился к выходу, я увидел, что он хромой. Хромал он довольно сильно, опираясь на толстую трость и всем огромным туловищем подаваясь вперед. Но даже в его походке инвалида было что-то импозантное, будто он был неким исполином, устремленным к далекой заветной цели, который в дерзком порыве пытается высвободиться из рук невидимых, но цепких пигмеев – житейских неприятностей.

Я расплатился и тоже поднялся. Уже смеркалось, повеяло прохладой, мне больше нечего было делать в корчме, так как мои нищенские авуары действительно истощились. На пороге я столкнулся с Ламаром.

– Прождал тебя до сих пор, – проворчал я.

– А что же не зашел в типографию?

– Вон тот человек сказал мне, что ты вернешься.

Ламар повернулся, поглядел вслед удалявшемуся исполину и рассмеялся своим отрывистым, клокочущим смешком:

– Так это с ним ты сидел до сих пор?

Я кивнул, и он снова пустил в ход свой неприятный смех:

– Не стой на пороге, как вышибала. Пошли присядем.

– У меня кончились деньги, – пробормотал я.

– Мог бы и не говорить. Уж если сидел с Андреем… Будь у тебя еще деньги, он не ушел бы. Таких ошибок он не допускает.