Элегия мертвых дней

– Что не утихает? – спросил я.

– Какофония. Все время как эхо.

– Разрывы снарядов?

– Нет. Это не разрывы, скорее духовая музыка… Я слышу военные марши…

– И отчетливо?

– Совершенно отчетливо… Вот и сейчас…

Наклонив голову, словно вслушиваясь в какофонию, грохотавшую у него в голове, он тихим и хриплым голосом запел:

– Та-та, та-та-та-та, та-та-та-та, та-та, та-та…

Близился вечер, а шофер все еще возился с грузовиком. Вокруг было тихо, распустившиеся деревца легко покачивались в уже остывшем небе. А человек возле меня сидел, склонив голову, словно в дреме. Я знал, что он не спит – вслушивается в грохот военных маршей.

Как Замбо вслушивается в идиотское, с ума сводящее бормотание. Как я вслушиваюсь в надоедливый шепот своего монолога. И слышу отшумевшие голоса и заглохшие слова. Или один из давно забытых мотивов, навевающих грусть и погружающих в пустоту былого, в дни моей молодости:

На креслах в комнате белеют Ваши блузки.
Вот вы ушли, и день так пуст и сер.
Грустит в углу ваш попугай Флобер,
он говорит „жаме" и плачет по-французски.

* * *

– Ты должен подарить мне эту картину, – сказал я.

– Она действительно тебе нравится?

– Если не нравилась бы, не просил.

Картина и вправду зачаровывала меня. На ней был изображен весьма прозаический городской пейзаж – поникшие деревья, две белые постройки-камбалы, а над ними хмурое дождливое небо. Но пейзаж был в полном созвучии с моим циклом городских стихов, с моим меланхолическим настроением, а может, со строем моих любимых песен:

Вот Вы ушли, и день так пуст и сер…

– Она твоя, – с царственным видом изрек Никола. Но, чтобы я немедля не утащил ее, добавил:

– После того, как я ее закончу.

– Разве она нуждается в завершении?

– Посмотри на ограду на переднем плане: я нанес лишь несколько мазков.

Здесь было еще три его работы – только что начатых. Остальные, стоящие у стенки, принадлежали другому художнику – хозяину мастерской. В этой мастерской Никола был временным постояльцем и рисовал лишь тогда, когда хозяин отсутствовал.

Хозяин, как и его постоялец, недавно окончил Художественную академию, собственно, и знакомы мы были именно по академии. Они были совершенно разными людьми, первый – практичный, осторожный и совершеннейшая бездарь, второй – талантливый, необузданный и вертопрах. И все же их связывала странная дружба, может быть, именно потому, что каждый обладал качествами, импонировавшими другому.

– Своим жестом ты просто вынуждаешь меня тряхнуть мошной, – вздохнул я.

– Ну… если у тебя осталась хоть капля совести…

Пиршество состоялось в ближайшей корчме, приглашены были всего две персоны, так как хозяин мастерской отсутствовал. События развивались стремительно, то бишь на голодный желудок, а потому вскоре Никола вытянул свою худющую шею с выпирающим кадыком, мечтательно закрыл глаза и затянул свою любимую песню:

Однозвучно гремит колокольчик…

У него был несколько сиплый, но приятный голос, поэтому я не решался подтягивать своим фальшивым козлетоном. Однако, когда кто-то распевает, а ты вынужден только слушать, это начинает надоедать.

– Все же ты должен был подарить мне эту картину, – пробормотал я, воспользовавшись паузой между двумя куплетами.

Никола открыл глаза и бросил на меня недовольный взгляд, точно я нарушил его сновидения:

– Это почему же, если я ее еще не закончил?

– Потому что ты никогда ее не закончишь.

Художник неожиданно встал – он вообще был непредсказуемым человеком – и направился к двери. Через десять минут картина, водруженная на столе, была выставлена для всеобщего обозрения. Пейзаж был выписан вполне современно, что вызвало явное недоумение мирных квартальных пьянчужек. Правда, мы и без того сильно озадачили их своей пирушкой, слишком шумной для двоих, к тому же устроенной в самое неподходящее время, точнее в тот час, когда порядочные люди, благоговейно опрокинув по рюмке ракии, готовятся отобедать в семейном кругу.

Зато мы вернулись домой к обеду. То есть я хочу сказать – к обеду следующего дня, так что я до сих пор не могу понять, как это мы не потеряли картину, блуждая по пивнушкам. Вполне допускаю, что мы не раз забывали ее, но трактирщики спешили догнать нас и вернуть произведение, боясь, что подобная мазня навсегда останется в заведении.

Итак, пейзаж в конце концов оказался в моей комнате, дабы украсить унылый интерьер.

Спустя некоторое время мою квартиру украсил своим присутствием и сам художник. Неизбежная стыковка практичного бездельника с одаренным пройдохой состоялась-таки. Жизнь с Николой не была для меня обременительной, так как он не засиживался дома; когда он по ночам возвращался – ибо случалось, что он возвращался, – то укладывался спать на кушетке в кухне.