Элегантность ёжика

Он стал объяснять правила игры в го и понес ужасную чушь. Во-первых, го изобрели китайцы. Я это знаю, потому что читала знаменитую мангу «Хикару Но Го». Во-вторых, это вовсе не японский вариант шахмат. Шахматы и го похожи друг на друга не больше, чем кошка на собаку; там и там двое играют на доске черными и белыми фигурами, но на этом сходство кончается. В шахматах надо убивать ради победы. В го — строить ради жизни. А в-третьих, месье Я-папочка-кретина многие правила переврал. Цель игры не съесть фигуры противника, а занять как можно большую территорию. Неправильно, что всегда запрещено ставить камень в пункт, где он автоматически оказывается захваченным, — такой «самоубийственный ход» допустим, если при этом происходит захват камней противника. И так далее.

Когда же месье Я-произвел-на-свет-подонка поведал, что «классификация игроков начинается с одного кю и заканчивается тридцатью, а потом идут даны: первый, второй и выше», я не выдержала и поправила его: «Наоборот, ранги считаются с тридцати до одного кю». Месье Простите-я-не-ведал-что-творил заупрямился и раздраженно сказал: «Нет, милая барышня, я точно знаю». Я помотала головой, а папа уставился на меня, нахмурив брови. Самое противное, что спас меня Тибер: «Нет-нет, папа, она права, ранг один кю самый высший!» Тибер математик, он играет и в шахматы, и в го. По-моему, это ужасно. Хорошими вещами должны владеть хорошие люди. Так или иначе, подтвердилось, что отец Тибера неправ, но папа после ужина меня отчитал: «Если ты можешь открывать рот только для того, чтобы высмеивать гостей, лучше уж молчи». А что же я должна делать? Открывать рот, чтобы трещать, как Коломба: «Совершенно не понимаю, по какому принципу издательство „Амандье“ составляет свой план!» — а сама и двух строчек из Расина привести не способна, не говоря уж о том, чтоб понять их красоту? Или как мама: «В прошлом году бьеналле было просто плачевным», — а сама, если что, в огонь бы полезла ради своих растений и пальцем не пошевелила ради полотен Вермеера? Или как папа: «Неповторимость французской культуры — это тончайший парадокс», — талдыча это из вечера в вечер целых две недели? Или как мать Тибера: «В Париже теперь не найти приличного сыра!» — но она, дочь овернского торговца, хоть знает, что говорит.