Экзотики

— Можетъ быть, это не конецъ, а начало…

— Начало чего?..

— Второго романа.

— Вдовецъ и вдова — говорятъ, это самые счастливые браки.

— Да. И преимущественно когда обоимъ вмѣстѣ болѣе ста лѣтъ. А этимъ, кажется, капельку не хватаетъ для сотни.

— Il fait une grosse sottise!

— Почему?

— C'est une femme sur le retour. Si elle allait retourner…

Въ церкви, въ группѣ молодежи, былъ и журналистъ Мойеръ.

Онъ не былъ приглашенъ, а назойливо явился самъ. Странно улыбаясь или сдерживая смѣхъ, Мойеръ подъ звуки органа мурлыкалъ изъ «Belle Hélène» пѣсенку: «Le mari de la reine! Ri… de la reine! Ri… delà reine»…

Въ числѣ шаферовъ на свадьбѣ былъ и графъ Загурскій — у невѣсты, и герцогъ Оканья — у жениха.

Двѣ личности не были на свадьбѣ, и ихъ отсутствіе было замѣчено: графиня Нордъ-Остъ и Любовь Скритицына не присутствовали.

Молодая дѣвушка была серьезно больна и даже въ продолженіе недѣли чуть не при смерти. И ни для кого не было теперь тайной, какія причины вызвали опасную нервную болѣзнь. Что касается до красавицы-графини, то ходилъ слухъ съ сотней варіантовъ, что она поссорилась съ своимъ другомъ баронессой предъ самой свадьбой.

— Почему? — изумлялись близкіе люди, въ родѣ герцога Оканья, д'Ульгата.

— За графиней сталъ ходить по пятамъ японецъ виконтъ Фушигама.

— Что же баронессѣ до этого?

— Она слишкомъ обрадовалась замѣнѣ.

Мойеръ подхватилъ болтовню, сплетни и пересуды. И черезъ два дня послѣ вѣнчанія, когда молодые уѣхали на двѣ недѣли въ Пиренеи, въ газетѣ «Mappemonde» появилась «Nouvelle à la main».

«На дняхъ въ Парижѣ была блестящая свадьба, которой предшествовалъ разрывъ между двумя давнишними пріятельницами. Когда стали доискиваться причины ссоры, то кто-то сказалъ: Cherchez l'homme! На это многіе отвѣчали: Oh, alors… Il est tout trouvé».

Черезъ недѣлю газета перешла въ другія руки, и ходилъ слухъ, что ее за крупную сумму купилъ баронъ Герцлихъ. Зато тотчасъ появилась новая газетка: «Le Parisien», съ тѣми же именами сотрудниковъ, чтр исчезли со столбцовъ «Mappemonde». Въ ней говорилось съ пѣною у рта объ евреяхъ и ихъ эксплуатаціи всѣхъ и всего. Въ «Mappemonde» появилась тотчасъ статья, надѣлавшая много шуму въ журнальномъ мірѣ, подъ заглавіемъ: «Jacques l'Eventreur de la Presse».

Въ ней говорилось, что таинственный лондонскій преступникъ Жакъ-Распарыватель, безнаказанно рѣжущій женщинъ и ускользающій отъ рукъ правосудія, не такъ опасенъ обществу, какъ журналисты, которые подъ псевдонимомъ таскаютъ въ грязи и позорятъ чье-либо честное имя клеветами и выдумками, и не по злобѣ, а ради преступной выгоды…

Однимъ словомъ, статья бичевала новое, все сильнѣе развивающееся въ печати явленіе — шантажъ. Кто разумѣлся подъ именемъ Жака-Распарывателя Прессы — было ясно…

Однако въ газеткѣ «Le Parisien» не унялись, и въ ней начали появляться возмутительные намеки на нѣкоторыхъ иностранцевъ. Появился разсказъ: «Duc D'Ocanaille», осужденный на галеры за détournements de mineures. Затѣмъ появились путевыя письма изъ Америки, гдѣ описывалась милліонерша mistriss Irka-May, влюбленная въ своего лакея. Наконецъ, былъ пущенъ слухъ, что одинъ молодой русскій князь, извѣстный идіотъ, помѣщенъ въ maison de santé! Одновременно упоминался и превозносился постоянно богачъ д'Ульгатъ, аристократъ древняго рода, потомокъ крестоносцевъ…

Вскорѣ у газетки завелись вдругъ крупные фонды, она увеличилась въ объемѣ и прекратила нападки и намеки на извѣстныхъ Парижу экзотиковъ. Разумѣется, они постарались смѣнить гнѣвъ на милость.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, въ газетѣ стала превозноситься до небесъ замѣчательная красавица и замѣчательная пѣвица, равной которой Парижъ еще не видалъ, вдобавокъ обладательница брилльянтовъ на полмилліона. Ее называли то «La belle D'Albert», то «La Dame aux Diamants», то, наконецъ, «Nouvelle Diane chasseresse».

Одновременно бульварный міръ много толковалъ о журналистѣ Мойерѣ, который внезапно разбогатѣлъ и страшно сорилъ деньгами.

За это же время Владиміръ Ивановичъ Дубовскій ближе сошелся съ Гастингсомъ-Машоновымъ, понявъ, что это человѣкъ не простой, а въ самомъ дѣіѣ omnipotentia.

Дубовскій, зайдя однажды къ новому пріятелю, нашелъ у него журналиста Мойера, который держался какъ у себя дома.

Послѣ его ухода, Егоръ Егоровичъ объяснилъ, что Мойеръ — золотой человѣкъ, умница — и на всѣ руки. Будетъ депутатомъ и министромъ не позже двухъ-трехъ лѣтъ…

Дубовскій увидѣлъ на столѣ пріятеля французскую бумагу, гербовую, оффиціальную — донесеніе очень высокопоставленному лицу съ подписью крупнаго политическаго дѣятеля. Онъ, удивляясь, попросилъ объясненія.

Машоновъ заявилъ таинственно и самодовольно:

— Эта бумажка теперь у меня — спасибо Мойеру. А стоитъ она мнѣ пять тысячъ франковъ только… Въ Берлинѣ ей цѣна десять или двадцать тысячъ марокъ, да главное съ прибавкой почетной награды.

— Неужели такая личность, какъ онъ, — показалъ Дубовскій на подпись, — продастъ важную бумагу?..