Экспресс «Надежда»

— Почему на вас эта одежда? — брякнул Иван первое, что пришло в голову.

— Одежда? — Джордано недоуменно оглядел себя и понимающе усмехнулся. — Видите ли, Джованни, я довольно долго гостил у синьоров церковников. Мой туалет порядком истрепался. А взамен святая инквизиция смогла предложить только рясу, да и то с чужого плеча. Знали бы вы, как долго пришлось ее отстирывать. Впрочем, ничего удивительного тут нет: ослы никогда не отличались чистоплотностью.

— А меня обокрали! — вдруг сообщил Казбек.

Обокрали? — переспросил Миклош. — Что вы имеете в виду?

— Патрон детонита умыкнули. Кусок бикфордова шнура. Коробок с запалами.

— Как умыкнули? — Иван не верил своим ушам. Чего-чего, а краж в экспрессе не наблюдалось. — Когда? Где?

— Шут его знает! Вечером куртку в шкаф повесил, утром беру — легкая. В карманы сунулся — пусто. Спички и те увели.

«В чахлой чаще чапарраля
Два ковбоя загорали»,—

тревожно заколотилось в сознании.

— Да чего тут удивляться, — продолжал Казбек. — Двери без запоров: входи, кому не лень.

«…И судачили о том,
Как состряпать суп с котом…»

— И кому здесь детонит нужен? — в голосе осетина звучали тревога и недоумение. — Не дай бог, еще запалит сдуру.

— Тебе-то какая печаль? — Иван отправил ковбоев ка все четыре стороны.

— Мне? — Казбек обвел ресторан взглядом. — Жалко, такая красота пропадет.

— Тебе что — нравится тут?

— Конечно, нравится. Кормят, ухаживают. Пахать не надо. Хочешь — в ресторан иди, хочешь — в кино, хочешь — на пляж… Девчонки классные. — Он вдруг игриво подмигнул. «Кому это он?» — Зарудный недоуменно оглянулся. Блондинка за соседним столом отчаянно строила глазки.

Им вдруг овладело странное чувство отчужденности. Миклош говорил о чем-то с Джордано. Казбек со вкусом и знанием дела заказывал официанту завтрак. Минуту назад все трое были близки ему, понятны и дороги и вдруг отодвинулись куда-то, и он уже не участник развертывающегося на сцене спектакля, а всего лишь нейтральный зритель.

«Чепуха какая-то!» — Иван отодвинул тарелку и встал. Медленно, как бы преодолевая непомерную тяжесть, Радноти поднял на него глаза.

— Уходишь?

Ни вопрос, ни тол, которым он был задан, ни даже непривычное обращение на «ты», а выражение глаз Миклоша заставило Ивана зажмуриться и изо всех сил стиснуть зубы. Какой там к дьяволу нейтральный зритель, если сердце захлебывается болью и нет сил открыть глаза!

— Да, Миклош.

— Ну, что ж, — буднично, как ни в чем не бывало, произнес венгр. — Всего хорошего, Иштван.

Надо было что-то ответить, внести ясность или, наоборот — напустить тумана; надо было наконец просто попрощаться, но Иван только молча кивнул и, не оглядываясь, зашагал к выходу.

Оркестр заиграл вслед что-то печальное, кажется, «Прощание на берегу» Хольстрема, но Зарудный уже ничего не видел и не слышал.

У себя в каюте он долго стоял перед иллюминатором, машинально глядя на проплывающий мимо пейзаж. Теперь, когда побег с «Надежды» становился наконец реальностью, он неожиданно для самого себя вдруг ощутил тоскливую боль от предстоящей разлуки с людьми, которых еще недавно не знал и которые, оказывается, были ему теперь близки и дороги. Сознавая, что и они рано или поздно покинут экспресс, не могут не покинуть хотя бы потому, что стремление вернуться в свою эпоху составляло главную цель и смысл их теперешней жизни, он все равно чувствовал себя виноватым перед ними за то, что уходит первым.

Перед глазами возникали то гигантский костер на запруженной людьми площади Цветов в Риме, то яма, в которой стоит Миклош Радноти, снизу вверх глядя на целящихся в него эсэсовцев. Странно, о себе он в эти минуты не думал. С ним все ясно: протаранить «мессер» до того, как тот успеет сбить курбатовский «ил», а там будь что будет.

За иллюминатором тянулся знакомый с детства пейзаж: барханы, солончаки, такыры… Потом из-за горизонта взошла огромная кровавокрасная луна, и он вдруг успокоился. Тщательно побрился перед зеркалом. Принял душ. Оделся. Сел в кресло, положил на колени планшет. И стал ждать.

— Товарищ!

Зарудный с трудом разлепил веки и тотчас снова зажмурился: ослепительно ярко светило солнце. Кто-то осторожно тряс его за плечо. Руперт? Но почему «товарищ»? Иван рывком вскочил на ноги и открыл глаза.

Человеку было за тридцать. Он был курнос. Из-под капюшона брезентового плаща выбивался чуб цвета спелой пшеницы. Поодаль стоял видавший виды мотоцикл с коляской. А дальше, насколько хватало глаз, простиралась выжженная солнцем равнина. На горизонте, величественно изгибаясь, брели пыльные смерчи.

Иван оглянулся. Позади был вагончик на обтянутых литой резиной колесах. К двери вела сварная металлическая лесенка и, судя по следу на пыльной ступеньке, с нее-то он только что и поднялся. Зарудный встряхнул головой, прогоняя остатки сна.

— С праздником! — Голос незнакомца был чуть хрипловатый. Доброжелательный голос. И взгляд тоже.

— С праздником? — переспросил Иван.

— Ну да. Девятое мая сегодня, День Победы. Забыл?