Национальное пробуждение русинов произошло, вопреки всем ожиданиям, на русской культурной почве, местная интеллигенция даже отказалась от разработки местного наречия и в реальном выборе между польским и русским языком обратилась к русскому литературному языку, на котором и стали издаваться газеты. Вокруг них образовался кружок
Как пишет Ульянов, за этим стоял польский план, позволявший не только прервать опасный для Польши процесс сближения Галиции с Россией, но и использовать ее как орудие отторжения Украиня от России. Венское правительство этот план поддержало, а после 1918 г. Галиция перешла под власть Польши. Пропаганда галицийских панукраинцев были очень интенсивной, после включения Западной Украины в состав Украинской ССР она переместилась в эмиграцию. Публикации их изданий, которые цитирует Ульянов, наполнены крайней, из ряда вон выходящей русофобией127.
Однако, по мнению Ульянова, не менее важную роль сыграла поддержка антирусского движения в Галиции со стороны российской интеллигенции, начиная с Н.Г.Чернышевского. Сам факт издания русинских газет на русском языке они считали «реакционным» – они требовали, чтобы эти газеты выходили на малороссийском языке. «Либералы, такие как Мордовцев в „СПБургских ведомостях“, Пыпин в Вестнике Европы, защищали этот язык и все самостийничество больше, чем сами сепаратисты. „Вестник Европы“ выглядел украинофильским журналом», – пишет Ульянов. Грушевский печатал в Петербурге свои политические этнические мифы, нередко совершенно фантастические, но виднейшие историки из Императорской Академии наук делали вид, что не замечают их.
Ульянов пишет: «Допустить, чтобы ученые не замечали их лжи, невозможно. Существовал неписаный закон, по которому за самостийниками признавалось право на ложь. Разоблачать их считалось признаком плохого тона, делом „реакционным“, за которое человек рисковал получить звание „ученого-жандарма“ или „генерала от истории“. Как заметил Ульянов, тесными были и личные связи: „В эмиграции до сих пор живут москвичи, тепло вспоминающие „Симона Васильевича“ (Петлюру), издававшего в Москве перед Первой мировой войной самостийническую газету. Главными ее читателями и почитателями были русские интеллигенты“.
Общий вывод Ульянова сводится к тому, что в начале ХХ века украинский национализм был авантюрой: «Не имея за собой и одного процента населения и интеллигенции страны, он выдвинул программу отмежевания от русской культуры вразрез со всеобщим желанием… Русская радикальная интеллигенция никогда не замечала его реакционности. Она автоматически подводила его под категорию „прогрессивных“ явлений, позволив красоваться в числе „национально-освободительных“ движений. Сейчас он держится исключительно благодаря утопической политике большевиков и тех стран, которые видят в нем средство для расчленения России».
Видимо, критику в адрес советской власти в этом надо признать справедливой, хотя предложить эффективное противодействие «политике тех стран, которые видели в национализме средство для расчленения России», вовсе не просто. Советское руководство в 60-80-е годы было не на высоте таких задач.
Во время перестройки сотворение новой украинской нации, отколовшейся от России и даже враждебной ей, продолжилось с повышенной интенсивностью. «Оранжевая» революция стала и промежуточным результатом, и этапом в выполнении этой программы. И цели, и политические требования этой программы были хорошо известны. Выполняя эти требования, Л.Кучма еще в бытность президентом выпустил книгу «Украина не Россия» (2003). В ней он признает: «Процессы консолидации украинской нации пока еще далеки от завершения». На какой же основе и в каком направлении ведутся эти процессы?