Эксперт № 47 (2013)

— Вы знаете, что в России потери новорожденных телят составляют от двадцати до пятидесяти процентов? Я знаю пример, в соседнем районе, где они составляли семьдесят процентов, то есть пятьсот-шестьсот голов. Пригласили специалистов, и за год потери уменьшились до пятидесяти процентов. Хотя никто статистику такую не показывает, а показывают, что очень мало стельных животных: бык плохо работал.

То есть он осеменил полтораста коров, и почему-то беременными остались сто. На самом деле это обман. Отелов-то много, а телят всех зарывают в ближайших лесах. И это трагедия. А все потому, что завозят импортный скот — раз. Потому что деревня умерла и работают узбеки, которым плевать на все, — два. И корову неправильно содержат, кормят непонятно чем, и отел принят кое-как.

— Какие же потери телят считаются приемлемыми?

— В так называемых образцовых хозяйствах гордятся потерями на уровне двадцати процентов, но это означает порог рентабельности. По-хорошему, больше одного-двух процентов ты терять не должен. Ну давайте посмотрим нашу «родилку».

Машина останавливается у обычного сарая. Входим.

— Хорошо пахнет!

Аромат дерева скрашивает непритязательность классического хлевного интерьера. Хлев разделен на четыре загона — одноместные «палаты». Наши ноги утопают в толстом слое чистого сухого песка. На него, по словам Давыдова, прямо перед отелом постилают солому.

— Мы ведем дежурство, когда коровы рожают, — рассказывает он. — Смотрим по камере и ходим раз в час или в полтора часа, наши работники и мы сами.

Хлев оборудован четырьмя видеокамерами. Построить саму «родилку» стоило шестьдесят тысяч, а на видеонаблюдение — с Wi-Fi-маршрутизатором, выходом на двести пятьдесят пользователей в Барановке и жестким диском, хранящим запись две недели, — фермер потратил сто тысяч.

— Если мы видим, что между нашими посещениями корова уже тужится и голова теленка начинает появляться, мы, конечно, приходим, здесь на соломке сидим, ждем, — продолжает он. — Потому что очень важно, когда теленок родился, помочь ему начать дышать и сделать дезинфекцию пуза. И еще мы смотрим, чтобы он в первые час-полтора получил молозиво. Это значит на девяносто пять процентов, что он будет жить. Если он молозиво не получил, то шансы процентов семьдесят, что он сдохнет. Если вдруг какие-то проблемы у коровы, мы надеваем перчатку специальную, во влагалище руку засовываем и щупаем. Бывает, что одна ножка завернулась, либо шея завернулась, либо он идет попой, и тогда нужна помощь.

За ночь — срок пребывания коровы в «родилке» — теленок успевает встать на ноги, пососать мать и отдохнуть рядом с ней. Утром его прокалывают витаминами и с коровой перегоняют в общую группу. Кроме отелов, которые идут в феврале, марте и апреле, на дежурных лежит контроль первых десяти дней жизни телят в основном стаде.

— Потому что если кто-то начал поносить, мы этого теленка должны поймать и дать ему таблетки, чтобы его спасти, — поясняет Давыдов. — И теперь скажите, кто все это будет делать в колхозе? Кому это нужно? — задает он риторический вопрос. — А в Америке, например, семьсот шестьдесят тысяч фермерских хозяйств, которые занимаются только операцией «корова — теленок». Поэтому у них и поголовье мясного скота девяносто пять миллионов. Делим семьсот шестьдесят тысяч на количество субъектов РФ и получаем: около десяти тысяч фермеров должно быть в Калужской области.

— Ну да, а не три, — соглашаюсь я.

Узбеки vs фермеры

— Вот, нам газ провели, — перед отъездом в Москву мы набираем антоновских яблок в деревне, и Давыдов кивает на красивый вентиль за оградкой. — Это просто чудо. А то приходилось топить печку и котел. Особенно неудобно ночью. Вечером протопил, в десять-одиннадцать, лег спать — в двенадцать уже прохладно. Надо вставать в три-четыре часа, либо утром встаешь — совсем холодно. А здесь поставил температуру

— и все. С газом очень хорошо.

— Когда вам его провели?

— В прошлом году. А пользуемся мы вторую неделю: пока согласования, пока договоры — как обычно.

Эта безобидная новость про газ вдруг раскрывает мне до конца драму Давыдова: человек, построивший в чистом поле деревню, создавший передовое хозяйство, новатор в своей отрасли, почти двадцать лет жил с чадами и домочадцами без элементарных удобств. То есть он был никому не нужен.

— Дорожку ремонтируем и подсыпаем щебень в ямы мы сами, — рассказывал он еще утром. — Забетонировать — это мое, обкосить дорогу — сам. А чистить снег зимой — шесть километров — угадайте с двух раз, кто чистит. А должно чистить государство. Дорога-то муниципальная. Хорошо, что уже два года подряд мне хотя бы оплачивают эту очистку, два-три месяца из шести. Это хорошо, потому что, знаете, хоть что-то должно быть хорошее.

Хорошее находится с трудом. Невероятно, но деревня Барановка, в 1998 году зарегистрированная постановлением правительства, до сих пор числится в документах как сельхозугодья. У муниципалитета, района и области руки не доходят проделать полагающуюся в таких случаях работу, несмотря на многочисленные обращения фермера.