Эксперт № 43 (2014)

При этом интересно, что русофобская риторика была не столь широко распространена в период коммунизма, как она распространена сейчас.

— Почему?

— Потому что аппарат западных СМИ всегда был полон сторонников левацких убеждений. И их корреспонденты в Советском Союзе в 1930-е годы — первым среди них корреспондент «Нью-Йорк Таймс» Уолтер Дюранти — убеждали собственное население в том, что суды над «врагами народа» были образцом легальности и прозрачности. Когда Артур Кестлер опубликовал политический роман «Слепящая тьма», он был подвергнут остракизму и критике со стороны интеллигенции по обе стороны Атлантики. Им понадобилось значительное время, чтобы понять, что сталинский СССР не является тем самым лидером прогрессивного человечества, которого они так отчаянно искали. Некоторые из них после этого обратились к Мао, другие — к Хошимину, третьи — к Че Геваре и Фиделю Кастро.

Однако этот процесс прозрения занял время, так что квазиутопический поиск идеологически привлекательной альтернативы приземленной материалистической западной жизни в 1940-е, 1950-е и отчасти в 1960-е годы вывел СССР из некоего «дискурса предубеждений» и эмоционального негативного стереотипирования.

Нынешняя же Россия, пытающаяся заново обрести свои корни, идентичность и духовность, однозначно неприемлема для западной левацкой политико-академической элиты. Пропагандируемые этой Россией традиционные ценности (семья, религия, национальная культура) являются истинно консервативными. Не случайно Патрик Бьюкенен в США и ряд известных консервативных политологов утверждают, что с точки зрения культурной и социальной политики Путина можно назвать большим консерватором, чем многих считающих себя таковыми американских политиков. Бьюкенен даже опубликовал статью «Путин — один из нас?». В этом плане российский консерватизм опасен для Запада, поскольку он куда привлекательнее, чем функционирующий нигилизм современных США и Европы.

Геополитический фактор и культурная антипатия и создали «идеальный шторм» — комбинацию мотивации и оправдания агрессивной политики по достижению того, что Збигнев Бжезинский в своей «Великой шахматной игре» назвал «желаемой моделью». Речь идет не об усмирении каких-то амбиций России и выхолащивании ее внешнеполитического курса, а о фундаментальном изменении страны изнутри, предполагающем смену режима в Москве. Казалось, американцам удалось достигнуть этой цели в 1990-е, однако в конечном итоге проект провалился, и Россия успешно трансформирует свое общество. Да, в стране есть проблемы с демографией, модернизацией и диверсификацией экономики, однако в целом у Москвы есть основания смотреть с оптимизмом в будущее, их даже больше, чем у США и ЕС.

— То есть США отказались сейчас от политики стимулирования смены режима?

— Нет, она была и остается основной целью американской внешней политики в том, что касается России. Вашингтон придерживался ее даже во время «перезагрузки». Например, когда бывший посол США Майкл Макфол уезжал на свою каденцию в Москву, он дал интервью американской радиостанции и заявил, что хочет способствовать «депутинизации» России. Это очень странное заявление для дипломата, который отправляется работать в страну.

Однако Макфол — лишь один из множества так называемых российских экспертов, которые верили, что любые инвестиции в так называемый демократический сектор (неправительственные организации, правозащитные аргументы) принесут серьезные дивиденды. Эта вера не оправдалась, но амбиции до сих пор присутствуют. Сохранению подобных надежд способствует и целый сегмент московской интеллигенции, который ненавидит свою страну и чувствует себя дома скорее в Лондоне, чем в Москве. Эти люди убеждают своих западных собеседников в том, что если американские санкции приведут к серьезному экономическому кризису в стране, за которым последует осознание того, что Россия потерпела геополитическое поражение на Украине, то тогда ситуация может измениться. Россияне, говорят они, не склонны прощать своим лидерам поражения: тот же Николай Первый умер сломленным человеком, хотя еще за десять лет до Крымской войны он, казалось, был в зените своего могущества. Вспомним, что случилось с Николаем Вторым из-за его поражений на Восточном фронте. Даже у Сталина в первые недели реализации плана «Барбаросса» случился нервный срыв — серьезные поражения Красной Армии могли привести к потере контроля над ситуацией в стране. Хрущев был заменен не только из-за его сельскохозяйственной политики, но и частично из-за поражения в кубинской авантюре. У Брежнева был его Афганистан, вызвавший кризис легитимности советского руководства в глазах населения.