Эксперт № 24 (2013)

Кино — самое массовое искусство, оттого и всеобщее переживание, приводящее к культурному единению (как минимум взаимопроникновению), было самым массовым, но и в других областях художества отчасти наблюдалось нечто сходное. Песни Высоцкого (про которые и было сказано надгробное «вместе мы посмеемся»), Окуджавы и даже — страшно сказать — Аллы Борисовны тоже были на этой линии. В литературе меньше и глуше — но тоже было. Было, а затем прошло и быльем поросло. Общих фильмов нет, общих песен нет, общих книг тоже нет. Из общего — только гаджеты да реклама. Что маловато для существования нации.

Есть, конечно, классические образцы, начиная с «нашего всего». Они — до поры до времени — как-то вытягивают и как-то не дают окончательно рассыпаться в бесформенный и безобразный конгломерат, но невозможно жить одним только наследством, опять же и образовательная система, через которую образцы должны приходить… но скрашиваю речь. Культурного же единения здесь и сейчас, чтобы сегодня вместе кипело, билось и животрепетало, отзываясь у всего народа, нет давно. Эпоха уединения, когда всякий врозь.

Грамматика, положим, пока еще всеобщая. Тут и белоленточник с жидочекистом братья навек, ибо так уж предписано, что грамматический строй языка (resp.: культурный код нации) наиболее устойчив, для его подвижек требуются века. Но с общими песнями, книгами, фильмами, т. е. с базовым лексиконом, мы довольно близки к такому редкостному типу народонаселения, у которого при общей грамматике слова для называния воды, молока, солнца, неба, сердца, отца, брата, любви etc. свои у каждой сословной группы.

Такое народонаселение не способно в том числе и на революцию. В 1991 г. еще был общий язык, на котором можно было договориться до всякого. Теперь такой язык утрачен. Самое странное, что его отсутствие гораздо более беспокоит антиреволюционных вождей, нежели общественность, которая воспринимает отсутствие lingua franca как нечто совершенно естественное, никак не могущее быть признаком для беспокойства.