Эксперт № 01-02 (2014)

Причем «деньги» при капитализме значит «много денег». Это и объясняет секрет его выживания. Капитализм появился в мире, где статус и военные заслуги (как и военная добыча) имели куда большее значение, чем способность приобрести капитал торговлей и ссудами или тем более чем способность что-то произвести. Но за несколько веков он почти решил проблему всеобщего благосостояния: «Сильнейшая составляющая ее (капиталистической идеи. — М. Р. ) привлекательности заключается в обещании изобилия». Он поднял производительность труда на небывалый уровень, которого не смогла достичь ни одна другая общественная или хозяйственная система, и изменил поверхность Земли. Вот задачи его калибра.

Как известно, один из главных законов военной стратегии очень прост: сосредоточить подавляющую массу войск на направлении главного удара. Также и капитализм догадался всего лишь до того, что вам нужно сосредоточить как можно больше денег, взяв заем, привлекая пайщиков и как угодно еще, чтобы прорвать оборону старых технологий, труднодобываемого сырья, косной организации, вялых рынков. «Преимущество рынков капитала, которое заключается в способности направлять большие денежные средства на наиболее продуктивные нужды», — говорит об этом Малган. Если у вас нет денег, то вам… в рыночную экономику, пожалуйста!

И ведь правда, российская версия капитализма как экономики с предельно малым количеством денег, которую пытаются применять на практике все — от Гайдара до его нынешних последователей, достойна удивления. Впрочем, и в этой версии есть немало процветающих анклавов.

Джон Рокфеллер считал, что бизнесом движет Божья воля

Мир гедонизма

Правда, у современного западного капитализма теперь, кажется, нет больших задач. Возможно, именно этим объясняются разговоры о его скором конце. Джефф Малган отдает должное и им. И в рисуемых им перспективах хозяйство будущего подозрительно напоминает феодальную и цеховую системы. Замкнутое «зеленое» хозяйство, безденежные способы обмена, ограничения на частное владение капиталом при свободе распоряжаться им в определенных целях… Это мир сообществ, а не индивидуализма, в котором капитал будет подчиняться социальным, моральным и политическим целям, как в некапиталистических обществах, от королевств Средневековья до социалистических стран недавнего прошлого. Капитал, как предполагается, будет подчинен также экологии, что, при всем постмодернистском облике этого тренда, возвращает нас, кажется, во времена, когда человек был подчинен силам природы, то есть к тому же феодализму и даже античности. Впрочем, возвращаться куда-то не всегда плохо, но неужели будущее действительно окажется таким?

Это не первая заметная книга, где общество будущего рисуется феодальными образами, можно еще назвать, например, «Как управлять миром» Парага Ханны. То ли нас подводит воображение, то ли истории действительно присуща некая цикличность. Феодализм ведь, к примеру, когда-то фактически вернул рабовладение, в форме закрепощения крестьян в Европе. Рабы, напомним, стали анахронизмом в послеантичные времена, как считают некоторые авторы, под благотворным влиянием христианства, но затем, в новом тысячелетии, схожий вид личной зависимости возник вновь, из-за оскудения веры (это мнение А. И. Осипова). У нас в России, кстати, крепостное право приняло свой самый яростный характер начиная с Петра, христианина не слишком ревностного, организатора «всешутейших соборов» и синодального управления вместо патриаршества. Впрочем, это отступление.

Мир будущего, по мнению Джеффа Малгана, будет состоять из взаимоуважения, любви, умеренности, рачительности, сотрудничества, справедливых обменов. Хотя преимущества капитала и рынков также будут подлежать разумному использованию, а хищническая сторона капитализма нивелируется. Но под самый финал книги эта утопия (по поводу жанра утопии автор вообще отзывается с большой похвалой) кончается и замещается едва ли не антиутопией, по крайней мере в понимании рецензента. И одновременно острым и любопытным наблюдением: «Линия горизонта — простейший тест, позволяющий оценить, что именно ценит общество… Несколько столетий назад самыми величественными строениями по всему миру были крепости, церкви и храмы». Затем последовали дворцы, за ними — вокзалы и музеи: «Но к концу ХХ века самыми высокими строениями стали банки… что придет им на смену? Большие дворцы развлечений, казино или спортивные стадионы? Университеты и художественные галереи? Водонапорные башни, висячие сады и вертикальные фермы? Или, возможно (как во многих голливудских фильмах), биотехнологические империи?»