Эксперт № 15 (2014)

Вообще, нетрудно заметить, что высшему руководству КНР по-прежнему не до геополитики: перед ним стоят более актуальные задачи. И российские интересы для «континентальных» китайцев даже в малейшей степени не представляются значимыми в этом контексте — мы фактически уже играем для Пекина роль сырьевого придатка.

Вместе с тем некоторые китайские аналитики считают, что стратегический характер китайско-российских отношений, напротив, продиктован как раз геополитическими факторами, и так было практически всегда. Что объединяет нас еще больше, по их мнению, — так это то, что в отношениях западных стран с Китаем и Россией всегда существовала какая-то неопределенность, какая-то дистанция. Не стал бы утверждать, что стратегическое партнерство двух таких гигантских международных «оригиналов» в перспективе может оказаться состоятельным…

— В последнее время довольно много говорят о том, что Китай находится в шаге от перехода к более наступательной внешней политике, например в вопросе о спорных островах. Это так?

— Выше я уже отчасти ответил на этот вопрос. Китайцы совершенно не сомневаются относительно принадлежности островов Дяоюй, считая, что на них полностью распространяется суверенитет КНР, — военно-политическому руководству Китая вообще довольно трудно воспринимать международно-правовую категорию «территориальный спор». Вместе с тем новое поколение китайских лидеров еще дальше отходит от заветов Дэн Сяопина, призывавшего к международной сдержанности. Все большую популярность у китайских элит приобретает внешнеполитическая модель, базирующаяся на доктрине нового китайского национализма, в которой Китаю отводится роль «всесильного дракона». Нежелание КНР идти на компромиссы в международной политике, растущая боевая мощь китайского флота, активная экспансионистская политика по всему миру — все это создает определенные предпосылки для осторожных опасений по поводу актуализации китайского внешнеполитического потенциала. Недаром же китайцы предпочитают «бить по траве, чтобы вспугнуть змею».

— Япония в последнее время демонстрирует России свой позитивный настрой (позиция по Крыму, решение по шельфу в Охотском море). Это как-то связано с переговорами по Южным Курилам?

— Мне не известно о каких-либо изменениях в позиции российского руководства относительно территориальной принадлежности четырех южно-курильских островов. Да это было бы совершенно нелогично: получить обратно Крым — и отдать Южные Курилы? Кстати, Япония, хотя и неохотно, официально присоединилась к режиму санкций «коллективного Запада» против России — впрочем, полагаю, экономические санкции в Токио станут применять все-таки очень избирательно. Скорее, японцы последний год пытаются разыграть с нами «антикитайскую карту», ведь их внимание привлекает не только Малая Курильская гряда, но и ряд других заманчивых восточноазиатских территорий. Возможно, на этом направлении можно бы было поискать новое переговорное пространство: подписав мирный российско-японский договор, Япония отказывается от своих притязаний на Южные Курилы — а Россия объявляет о своем благожелательном нейтралитете при силовом решении Японией вопроса о «спорных островах» с Китаем.

— При премьере Абэ Япония вновь стала проводить более жесткую внешнюю политику. Насколько страна в принципе готова выйти из-под американского «зонтика»?

— У японцев есть мудрая поговорка: «Завтра подует завтрашний ветер». Хотя японо-американские союзнические отношения пока условно представляют собой сообщающиеся сосуды (насколько исподволь убывает стратегический потенциал США в Азиатско-Тихоокеанском регионе, настолько Япония вынуждена больше рассчитывать здесь на собственные силы), скорые перемены в японском геополитическом самосознании неизбежны. Конечно, пока японский правящий класс по-восточному расплывчато демонстрирует лояльность своим вынужденным американским партнерам (как заявил Абэ в прошлогодней программной речи, «основа нашей внешней политики — союз с США»), но уже сейчас в Японии многие начинают предполагать, что можно одновременно использовать полезные возможности военного союза с американскими «гайдзинами» и выстраивать национальную модель обеспечения «стабильности и процветания» в Восточной Азии. И вполне вероятно, что эта новая японская политическая и экономическая модель будет очень напоминать прежнюю — имперскую образца первой половины двадцатого века.