Подавляющее большинство респондентов (90 процентов) предсказало, что надзиратели экспериментальной тюрьмы будут демонстрировать агрессивность, враждебность и нетерпимость. Столь полное согласие позволяет предположить, что люди разделяют схожие стереотипы представления о поведении тюремных надзирателей. Меньшее согласие наблюдалось в отношении вероятного поведения заключенных в эксперименте. Приблизительно 30 процентов полагали, что заключенные будут демонстрировать признаки бунта и неповиновения, другие 30 процентов предсказывали, что они будут выказывать пассивность и послушание, а большинство остальных опрошенных считали, что заключенные будут демонстрировать признаки и того, и другого поведения.
Таким образом, как показывают данные, надзиратели в эксперименте могли просто притворяться, следуя стереотипному представлению об агрессивном, жестоком тюремном надзирателе, и «по-настоящему» не были теми, кого они играли. Однако не столь понятно, можно ли с такой же легкостью отнести поведение заключенных в эксперименте на счет стереотипного представления. В отношении поведения заключенных нет каких-то широко распространенных стереотипных представлений.
Несомненно, верно, что поведенческие установки, продемонстрированные теми, кто принял участие в ролевой игре, отражают немало различных вещей, в том числе то, как участнику эксперимента хотелось бы вести себя, что представляется ему социально значимым, и то, что он воспринимает как ожидания экспериментатора. В этом отношении Бануазизи и Мохаведи были правы, когда критиковали Зимбардо за предположение, что результаты его эксперимента можно объяснить достаточно просто. Однако их собственное объяснение результатов эксперимента также не было полностью адекватным. Были ли пассивность, депрессия, беспомощность, нервные расстройства со стороны заключенных всего лишь замечательной игрой, предназначенной для того, чтобы угодить экспериментатору? Даже если можно симулировать сильное эмоциональное расстройство, то психосоматическую сыпь, скорее всего, нет.
Наиболее сильным свидетельством против того, что участники эксперимента Зимбардо просто «играли» культурно обозначенные роли, является то, что крайние формы эти роли приобрели в основном к концу эксперимента. Если Бануазизи и Мохаведи правы, то почему стереотипное поведение не проявилось в своем законченном варианте в самом начале? Кроме того, проявления физического насилия и демонстрация власти имели гораздо больший размах, чем следовало бы ожидать при обычной ролевой игре. В то время как играют по большей части в присутствии аудитории, Зимбардо обнаружил, что надзиратели с большим удовольствием демонстрировали свою власть над заключенными как раз тогда, когда оставались с заключенным один на один или находились вне досягаемости записывающего оборудования.
Пристальное изучение сведений, собранных Зимбардо, дает основание предполагать, что на ранних стадиях эксперимента, несомненно, присутствовал некоторый элемент игры, при этом стереотипные представления помогали участникам определиться в своем поведении. Однако стоит заметить, что и настоящие тюремные надзиратели или охранники тоже, вероятно, «играют» на первых порах. По ходу же эксперимента его участники все больше входили в назначенную им роль, все меньше прилагая сознательных усилий при этом.
Более всего в Стэнфордском эксперименте людей беспокоила моральная сторона дела, а именно можно ли было подвергать участников эксперимента таким испытаниям. Действительно, можно ли оправдать исследование, в котором четырех участников пришлось отпустить на волю ввиду «крайней депрессии, расстройства мыслительной деятельности, приступов плача и ярости»? Разумно ли было экспериментатору стоять в стороне и наблюдать за тем, как надзиратели заставляли заключенных чистить туалеты голыми руками, поливали их из огнетушителей и заставляли их отжиматься от пола, иногда даже вместе с надзирателем, стоящим у них на спине?
Профессор Хэррис Савин из Пенсильванского университета, например, охарактеризовал экспериментальную тюрьму как «ад» и сравнил Зимбардо с продавцами подержанных автомобилей и им подобными, «чьи роли искушают их вести себя настолько вопиющим образом, насколько позволяет закон». Заключил он следующим образом: «Профессора, которые в погоне за академическими наградами и профессиональными достижениями обманывают, унижают и третируют своих студентов, подрывают атмосферу взаимного доверия и интеллектуальной честности, без которой — как мы любим говорить посторонним, которые вмешиваются в наши дела, — не смогут процветать ни образование, ни исследовательская наука».
Защита Зимбардо