Эксперимент «Ангел»

Мда…. хоть Игги и старше, хоть он Клыку и Макс ровесник, а крыть ему все равно нечем.

Газман остался собой исключительно горд — мал да удал — и обо всем первым успел подумать.

— Давай не будем сидеть сложа руки, — приободрившись от гордости, он решительно стукнул кулаком о прилавок. — Не будем дожидаться, когда за нами пожалуют проклятые ирейзеры. Сами составим план обороны. Пусть Макс что хочет про нас думает — мы не бесполезный балласт.

— Согласен, — хрустя рассыпавшимися по полу хлопьями, Игги перебрался к Газману на диван. — Полностью с тобой согласен. Макс было не до того, чтобы дом защищать. А мы, умные, надежные, как раз об этом и подумали. Да… подумать-то подумали, вот только защищать-то его как?

— Капканы — это раз; бомбы — это два, — Газман вскочил и возбужденно меряет кухню шагами.

— Бомбы — это хорошо. Люблю бомбы. Помнишь, прошлой осенью? Я тогда чуть каменную лавину не устроил.

— Это когда мы взрывали, чтобы деревья в лесу повалить? Макс нам тогда сама добро на ту бомбу дала.

Торопливо разгребая кучу пожелтевших газет, чьих-то старых носков, забытых тарелок с остатками чего-то, бывшего некогда съедобным, Газман вытащил наконец драный и засаленный старый блокнот.

— Ага, вот и он! Я помнил, что он где-то тут завалялся, — бормотал он себе под нос, вырывая исписанные листы. Раскопки еще более ранних наслоений старого хлама обнаружили обгрызенный карандаш.

— Значит, так, — с важным видом Газзи приготовился запечатлевать для истории создание плана обороны. — Надо придумать стратегию. Какие перед нами стоят задачи?

— Вот заладил… Видать, жизнь с Макс под одной крышей ни для кого бесследно не проходит. Поздравляю! Звучишь, как настоящий Максетер… нет, лучше Максонт или…

Газман нахмурился, но, склонив голову над блокнотом, принялся старательно записывать:

— Задача номер один: создание разрывного порохового устройства. Применение только в целях обороны. Задача номер два: взорвать вонючих ирейзеров, когда они вернутся.

Он расправил страницу и перечитал написанное:

— Вот это я понимаю. Вот теперь мы наконец сдвинулись с мертвой точки. Мы отомстим за тебя, Ангел!

16

Ангел знала: долго она не продержится.

Уже больше часа при каждом вздохе легкие жгло как огнем, а ноги она перестала под собой чувствовать и того раньше. Но едва она пыталась остановиться, садист в белом халате по имени Райли тыкал в нее какой-то палкой и пускал заряд тока. От каждого такого электрического разряда она взвизгивала и подпрыгивала. И от каждого на коже вздувался красный пузырь ожога. Ожогов было уже четыре, и все ужасно болели. А самое страшное, она всем телом чувствовала, как он предвкушает все новые и новые разряды.

Все, пусть теперь жалит ее хоть сто тысяч раз. Больше она продолжать не в состоянии. Ангел сдалась, сдалась прямо-таки с облегчением. Мир сжался до размеров установленной перед ней пластиковой трубки. А потом и трубка утратила четкие очертания. Ноги вконец отказали, и она почувствовала, как медленно оседает вниз. Разряды тока — один, другой, потом еще, еще и еще. Но они уже больше не обжигают, а только слегка царапают. Вот и боль уже тоже притупилась и отступила. И Ангел сама словно куда-то отступила, как в облако, погрузилась в обморок-сон. К ней подошла Макс. Макс нежно гладит ее потные мокрые волосы и плачет. Ангел знает, что это был сон, потому что Макс никогда на плачет.

Людей сильнее Макс Ангел не знала. Правда, она вообще знала совсем мало людей.

Новый звук, похожий на треск разрываемого полотна, и по-новому острая боль вернули Ангела из небытия. Она заморгала на ударивший в глаза белый свет. Не то больничный, не то тюремный. И этот запах, этот омерзительный тошнотворный запах.

Чпок, чпок, чпок — чьи-то руки срывают с ее тела приклеенные пластырем электроды.

— Вот это образчик! Вот это механизм! Три с половиной часа без остановки, — бормочет Райли. — А сердечный ритм ускорился только на семнадцать процентов, да и то только под конец. И кислородный уровень понизился только в последние двадцать минут.

— Я тебе не образчик! Я тебе не механизм! — готова взорваться Ангел.

— Прямо не верится, что мне привалило счастье покопаться в объекте номер одиннадцать! — это вступает новый голос. Но песню поет ту же. — Четыре года я ждал этого часа. Ведь какой интеллект интересный! Я четыре года предвкушал, как вскрою вот эту черепную коробку и возьму образцы мозговых тканей!

Всем телом Ангел чувствовала их ненасытное удовольствие. Все, что было у нее не как у нормальных людей, все их восхищало и возбуждало в них жадный интерес. Их длинные заумные слова складывались в одно простое предложение: Ангел это эксперимент. Для белохалатников она была просто опытным образцом или лабораторным оборудованием. Ни больше ни меньше. Неодушевленный предмет, образчик, механизм.

Кто-то вводит ей в рот гибкую пластиковую трубку — вода. Ее мучает жажда, точно она ела горячий песок, и она быстро и жадно пьет.

«Надо подумать, как отсюда выбираться», — пытается напомнить она себе, но мысли с трудом связываются в хоть сколько-нибудь связную цепочку.