Эксперимент «Ангел»

Я видела ее: рядом с моей клеткой стояла ее, жалкая и крошечная. Мы обе, как могли далеко, протягивали руки сквозь прутья решетки. Еще немного, всего какой-то инч, — и мы сможем дотронуться друг до друга.

— По крайней мере, они дали тебе большой контейнер, — голос у нее хриплый и слабый. — А у меня только средний.

Горло у меня сжало судорогой. Я потрясена. Она не жалуется. Старается оставаться храброй и сильной. Мне стало стыдно за то, что я так долго сюда добиралась, за то, что допустила, что нас изловили ирейзеры, за свое бессилие…

— Ты не виновата, ты ни в чем не виновата, — как всегда, она читает мои мысли.

Смотреть на нее страшно: глаза глубоко ввалились, и под ними лежат темные, почти черные тени. Вся правая сторона лица — один сплошной синяк, переливающийся по краям зеленым и желтым. Она точно иссохла, как осенний пожухлый лист. От нее остались одна кожа да кости. Перья на крыльях грязные и точно линялые.

Через проход от нас клетки Надж и Клыка. Надж дрожит. Она отчаянно старается взять себя в руки, но по всему видно, эту битву с самой собой ей не выиграть. Клык сидит совершенно неподвижно, обхватив колени руками. Увидев Ангела, он чуть заметно улыбнулся, но тут же лицо его снова приняло холодное и отсутствующее выражение. Он совершенно ушел в себя. Куда же еще уйдешь, сидя в клетке?

— Прости меня, пожалуйста, Макс, — шепчет мне Ангел, — это все я виновата.

— Не говори глупостей, нас просто в конце концов изловили. А Надж и Клыка вообще из-за меня сцапали.

От запаха холодного металла и хлорки никуда не деться. Он бьет в нос, и с каждым вдохом воспоминания о кошмарах четырехлетней давности становятся все ярче и ярче. O тex кошмарах, которые я так старалась похоронить навсегда. Вспышки страха и белого слепящего света операционной боли пульсируют в мозгу и сводят с ума. Голова болит нестерпимо. Перед глазами встают какие-то странные картины — что, уже глюки?

— Макс, я должна тебе что-то сказать, — Ангел расплакалась.

— Тихо. Успокойся. Новости твои подождут. Постарайся расслабиться, отдохнуть и набраться сил.

— Нет, Макс, это очень важно…

Дверь открылась, и по линолеуму затопали тяжелые шаги. Паника исказила маленькое личико Ангела, а мной овладела безграничная ярость. Эти мерзавцы до смерти напугали мою девочку!

Я им еще покажу! Им мало не покажется! Они у меня еще пожалеют обо всем, что учинили над Ангелом. Они у меня еще маму родную проклинать будут!

Руки сами собой сжимаются в кулаки. Чувствую, как глаза сузились, а мускулы напряглись. Кто бы ни открыл сейчас мою клетку, искусаю, исцарапаю, разорву на куски. А если это гад Ари, то …

Ангел в своей клетке совсем скукожилась, съежилась и тихо плачет. Что они такое с ней сделали? Адреналин ударил мне в голову. Я совершенно крезанулась.

Мужские ноги остановились рядом с моей клеткой. Мне видны только полы белого халата, едва прикрывающие брюки на коленях.

Белохалатник наклонился и заглянул в мою клетку. Вплотную ко мне стоит мягкое, виноватое лицо. Сердце у меня остановилось, и я чуть было не потеряла сознания.

— Максимум Райд, — говорит Джеб Батчелдер, — как же я по тебе соскучился!

60

Первое, что пришло мне в голову, — это то, что у меня начались глюки. Конечно, сколько можно метелить мою бедную голову?

Я больше ничего не видела. Ни Ангела в клетке рядом, ни Клыка, ни Надж напротив. Только прутья моей решетки и за ними улыбающееся лицо Джеба.

Джеб был мне и за мать, и за отца. Четыре года назад он украл нас из Школы. Вытащил из этого вонючего научного клоповника и спрятал в горах в нашем доме. Научил нас летать. Крылья-то у нас были, но никогда не было возможности или просто места их раскинуть. Так что мы даже не знали, зачем они нам нужны. Он нас кормил и поил, одевал и обувал. Он учил нас драться и выживать. Он учил нас читать и писать. Он шутил с нами и давал играть в компьютерные игры. Он подтыкал нам на ночь одеяло и перед сном читал нам книжки вслух. Если мне становилось страшно, все мои ужасы отступали при одной только мысли, что Джеб здесь рядом, что он защитит.

Но два года назад он пропал.

Мы всегда знали — его убили. Мы знали, что он скорее умрет, чем выдаст наше убежище. Свято верили, что он погиб, защищая нас. Боль утраты не унималась все эти два года, и нам до слез его не хватало. Как если бы умер отец или мать. Вдруг не вернулся домой — и все. А ты ждешь и ждешь. Мы так и не смирились с тем, что никогда больше его не увидим.

И все эти годы, живой или мертвый, он был моим героем. Каждый день, каждый час.

А теперь все во мне кричало: он с ними! Он один из них! Он ВСЕГДА был такой же, как они! И все, что я про него знала, все, что я про него думала, — это все была только ложь! Одна сплошная ЛОЖЬ!

Все вдруг встало на свои места: слова Ангела, ее страх, ее слезы. Она знала…

Как бы мне хотелось взглянуть сейчас на нее, на Клыка, на Надж, увидеть, что написано теперь на их лицах.