Экспедиция в один конец

Статус официального государственного представителя подразумевал широкие полномочия, но Прозоров не торопился использовать их, уяснив, что, насторожи он кого-либо активными действиями, его проведут за нос без труда, воспользовавшись некомпетентностью пришлого сухопутного дилетанта.

Оставалось одно: выйти на источники полезной информации, анализируя ее, разгадать планы злоумышленников и очертить их круг с одновременным привлечением на свою сторону надежных людей.

Ему понадобилось не более суток, чтобы убедиться: он находится в плотном круге корректного отчуждения и примкнуть к какой-либо из существующих на судне компаний категорически невозможно — общение с ним ограничивалось лишь вежливыми конкретными ответами на поставленный вопрос. Посему характеристики членов команды выстраивались на основе весьма субъективных, на уровне подсознательных ощущений, данных.

Матросы и командный состав представляли сторонящуюся его массу — причем сторонящуюся, как он подозревал, намеренно, ибо видели в нем надсмотрщика, никак не связанного с их профессией и интересами.

Ученые вели загадочную и замкнутую жизнь, и понять ее было настолько же сложно, как понять иерархию и бытие судовых тараканов.

Из состава экипажа поневоле, в силу своей оторванности от общего коллектива и самостоятельности, выделялись четверо: Крохин, Сенчук, Забелин и судовой врач.

Пытаясь определить, связаны ли эти личности с перевозом контрабанды, если, конечно, таковая на "Скрябине" присутствовала и им не отрабатывался ложный след, Прозоров приходил к мысли, что каждого из данных людей отличает известного Рода неопределенность судьбы и намерений.

Судовой врач вышел в море впервые. Факт подозрительный. Но имеющий и вполне логичное обоснование: доктор клюнул на высокий заработок, во много раз перекрывающий доходы любого обычного хирурга той страны, где ценность медработника определялась его доступом к власть имущим.

Возле старпома постоянно крутился помощник руководителя экспедиции Крохин — бывший журналист–аутсайдер, пробавляющийся, как понял Прозоров, случайными зарубежными заработками, перекати–поле.

Роль Крохина в плавании была ему напрочь неясна — нечто вроде адъютанта без конкретных обязанностей при спонсоре.

Наконец, Забелин. Этот отставной военный моряк, с кем Прозорову довелось пообщаться лишь вскользь, вызвал в нем определенную и устойчивую симпатию.

Эмиграция, как выяснилось, носила для бывшего кавторанга характер сугубо вынужденный: руководимый отцовским чувством и одиночеством после смерти жены и, одновременно, долгом перед ее памятью, он поехал вслед за сыночком–раздолбаем, влекомым романтикой поиска лучшей доли на чужбине, где их пути разошлись. Деньги за проданную в Москве квартиру бездарно протратились, возвращаться было попросту некуда, и Забелин поневоле осел в чуждой ему Америке. Плавание на "Скрябине" представляло для него случайную, без перспектив, шабашку, чьей мимолетностью кавторанг, привыкший служить, а не прислуживать, явно и болезненно тяготился.

Прозоров, в ком еще подспудно сидел комплекс, определяющий эмиграцию как аналог предательства, все-таки сочувствовал Забелину — одному из многих тысяч российских беззаветных офицеров, выкинутых в кювет из резко вильнувшего в сторону кузова, набитого советским социумом, ослепленным новыми миражами — на сей раз капитализма.

Да и о каком, собственно, предательстве могла идти речь, если уезжал он, Забелин, не из той страны, которой служил и в чье будущее верил, а с пепелища несбывшихся надежд, осмеянных принципов, в руины поверженных устоев. С территории новой жизни, что кроилась по старому заокеанскому образцу. Из периферии в центр.

В этом человеке отчетливо ощущались и честность, и прямота. Положиться на него в критической ситуации Прозоров, как ему думалось, мог, хотя к общению с ним кавторанг, подобно другим, также не устремлялся, вел себя скованно и приглашения на вечернюю выпивку и задушевный разговор вежливо отвергал, ссылаясь то на самочувствие, то на занятость.

А разного рода вопросов у Прозорова прибавлялось: оказывается, в самом начале плавания с судна исчез штурман — смытый, как утверждал капитан, усилиями морской стихии за борт. Далее, по невыясненным до конца причинам, "Скрябин" покинул и поставщик оборудования, высадившись, как пояснил второй помощник, на норвежскую нефтяную базу, однако в разговоре с одним из матросов проскользнуло, что бизнесмен, имевший гидрокостюм, покинул корабль выпрыгнув через иллюминатор и вплавь добравшись до островка искусственной суши.

Потребовав объяснений у капитана, Прозоров получил невнятный ответ об охватившем бизнесмена психозе, вызванном однообразием плавания, отсутствием ресторанов, женщин и прочих неправедных утех привычного ему потребительского бытия.

Все эти факты подтверждали сомнения подполковника в существовании темной стороны данного морского похода. А особенно настораживал национальный состав экипажа, в котором присутствовали чеченцы, дагестанцы и украинцы с весьма отчетливыми для Прозорова чертами людей, привыкших держать в руках оружие.