Экспедиция “Тигрис”

Я был рад снова очутиться в Броудфилде. Окна светлой столовой выходили в парк с могучими старыми деревьями, а из травы выглядывал молоденький саженец, который я, по заведенному здесь обычаю, посадил в прошлый приезд.

— Тур, ты мне поверишь, если я скажу, что по твоей милости у меня неприятности в международном масштабе? — сурово поглядел на меня лорд Маунтбеттен.

Мы сидели втроем за столом; третьим был адъютант. Только что дворецкий в форменной одежде подал дыню.

— Конечно, поверю, — ответил я и засмеялся: дескать, какие еще там неприятности!

— Ты навлек на меня гнев шаха, — строго продолжал хозяин.

Я снова засмеялся, уплетая холодную дыню.

— Как же, как же!

Лорд Маунтбеттен оторвался от еды:

— Как прикажешь убедить тебя, что это не шутка?

Он отдал распоряжение адъютанту, и тот принес письмо на бланке Верховного суда в Тегеране. В пространном послании выражался решительный протест по поводу формулировок в циркуляре Всемирных колледжей относительно задуманной мной экспедиции. Иранский посол в Великобритании лично звонил лорду Маунтбеттену еще до прибытия этого письма, сразу после того, как по радио и телевидению была передана информация Би-би-си о том, что я собираюсь спуститься по реке Шатт-эль-Араб в «Аравийский залив». Как может международное учебное заведение, возглавляемое адмиралом флота, пользоваться фиктивным географическим термином?! Или в этом проявляется растущая тенденция подольщаться к арабам? Единственно верное наименование данной акватории — «Персидский залив», и автор этого названия не кто иной, как Британское адмиралтейство.

Я почувствовал себя очень неловко. Поистине, непредвиденная закавыка для мореплавателя, замыслившего испытать древнее камышовое судно в современном мире. Я объяснил лорду, что с самого начала писал «Персидский залив», как меня учили в школе, но багдадские власти поправили меня и разъяснили, что из Ирака я могу попасть по воде только в «Аравийский залив».

Лорд Маунтбеттен выразил мне свое сочувствие и предложил вовсе не упоминать эту акваторию.

Мне никак не хотелось обижать кого-либо, но не мог же я спускаться по реке в никуда. Обратился в норвежское Министерство иностранных дел и выяснил, что там принято говорить «Персидский залив», когда дело касается иранских портов, и «Аравийский залив», когда речь идет о порте арабской страны. Но ведь мне предстоит выходить в открытое море, за порт не зацепишься! Я связался со службой информации ООН.

— Вопрос затруднительный, — ответили мне. — У нас вот как раз намечено совещание представителей всех стран, которые граничат с этим вашим заливом, по поводу загрязнения их территориальных вод, и мы сами бьемся над названием!

Показательный случай, красноречивое предостережение, что двадцатый век при всех его радарах и маяках не гарантирует от столкновения с «подводными рифами»...

Я рассчитывал, что Всемирные колледжи предложат мне кандидатов из самых что ни на есть экзотических стран, и был слегка разочарован, когда увидел, что список возглавляют два молодых скандинава — норвежец, студент медицинского факультета, и датчанин, который готовился стать математиком. Правда, у норвежца было то преимущество, что он служил в инженерных войсках и разбирался в тросах и строительстве мостов. Весьма кстати, если учесть, что вся моя ладья будет держаться на веревках, даже мачты и рубки будут крепиться без единого гвоздя. Но раньше всего предстояло соорудить из реек и жердей стапели в виде помоста, чтобы легче было связывать камыш и спускать на воду готовую конструкцию. Я позвонил в Норвегию, и будущий член экипажа, вооруженный спортивной сумкой и фотоаппаратом, присоединился ко мне в Риме, откуда мы вместе вылетели в Багдад. Моего молодого соотечественника звали Ханс Петер Бён, но он предпочитал короткое Эйч Пи (НР— начальные буквы английских слов, означающих «лошадиная сила»).

Из Багдада мы за семь часов добрались до гостиницы «Сады Эдема» — с опозданием на сутки, поскольку днем раньше по графику предполагалось прибытие автофургона из Гамбурга и я хотел встретить его, чтобы принять провиант и сразу переправить в помещение, подальше от палящего солнца.

На крыльце гостиницы нам встретился молодой европеец с красным от солнечных ожогов лицом. Странное дело: он нес куда-то копченую колбасу — точь-в-точь такую, какую я закупил в Гамбурге. Подойдя к реке, он бросил колбасу в воду. Ослепленный струями пота, он не сразу приметил пас. Я остановил его, представился и спросил, чем это он занят.

— Беда! — воскликнул он. — Все продукты испорчены! Машина покатила обратно в Гамбург без меня, а я таскай тут один все это!

Одним прыжком Эйч Пи перемахнул через перила и мгновение спустя вынырнул из реки, держа в руках, словно младенца, здоровенный батон колбасы. Последний батон — остальные унесло течением, а молодой немец уже волок из кладовки копченый окорок и короб с норвежскими рыбными консервами, намереваясь отправить их следом за колбасой.