Экономические теории в пространстве и времени

Используя этот вердикт и категории «мысли и язык», присущие концепции Людвига Витгенштейна, ответы на поставленные вопросы можно найти в его «фоновом пространстве значений»22. Так, цитируя Витгенштейна, А. Ронкалья подчеркивает, что существует не один тип языка, но «бесчисленное множество таких типов – бесконечно разнообразны виды употребления всего того, что мы называем “знаками”, “словами”, “предложениями”. И эта множественность не представляет собой чего-то устойчивого, раз и навсегда данного, наоборот, возникают новые типы языка или, можно сказать, новые “языковые игры”, а другие устаревают и забываются» (Витгенштейн, 1994. С. 90)23.

Судя по всему, языковая игра, присущая теории Масгрейва, устарела и потому оказалась в числе «забытых», а концепция Талера и его коллег, рожденная поведенческой экономикой, соответствует новой языковой игре, ключевыми элементами которой остаются слово «либерализм» и речевые конструкции, соответствующие языку и терминологии основного русла экономической теории – «риторики мейнстрима» (Болдырев, 2008. С. 22).

Именно данная речевая конструкция – «либертарианский патернализм», несмотря на то, что это оксюморон, создала иллюзию свободы индивидуума и оказалась в границах доминантной модальности фонового пространства мейнстрима, что, собственно, и определило успех либертарианского патернализма у экономистов и его привлекательность для политиков. В этом смысле речевые конструкции, относящиеся к бюджетной политике, процессам распределения и перераспределения с целью реализации мериторных потребностей общества, плохо вписываются в фоновое пространство значений современной экономической теории, даже в ситуации, когда сама эта политика является неотъемлемым элементом практики современного государства. Иначе говоря, сконструированный Талером оксюморон стал речевой конструкцией – языковой игрой, которая в глазах многих исследователей создала иллюзию примирения индивидуалистического характера господствующей экономической теории и свободы потребительского выбора индивидуумов с фактическим вмешательством государства в этот выбор24.

* * *

Перефразируя Норта, можно сказать – слово имеет значение. Но дело не только в этом. Хочу обратить внимание и на другой аспект научного дискурса. По-видимому, мы наблюдаем очередной этап эволюции государства (Ананьин и др., 2018. С. 42–63), его перерастания из государства благосостояния в патерналистское (Капелюшников, 2013с. С. 28–32) и, главное, изменение в этой эволюции самой парадигмы патернализма. Речь идет о смысловой трансформации данного понятия: от негативной коннотации, характерной для патриархального содержания патернализма, как системы отношений, основанной на подчинении индивидуумов патеру, заботящемуся об их счастье и указывающему, что надо для этого делать, до более сдержанного отношения к вмешательству государства в индивидуальный выбор индивидуумов.

В этой эволюции «отсутствие необходимой теоретической санкции долгое время сдерживало «врожденные» патерналистские устремления современных государств. …Ситуация изменилась, когда поведенческая экономика такую санкцию предоставила» (там же. 2013с. С. 44). Не менее важен и тот факт, что поведенческие экономисты, а вслед за ними и авторы либертарианского патернализма, в своей языковой игре придали государственному вмешательству интеллектуальную респектабельность. В то же время речевые конструкции мериторики не вписываются в языковую игру мейнстрима с его негативным отношением к патернализму.

Сделаю еще одно замечание в отношении главной предпосылки сравниваемых теорий. Дело в том, что наблюдаемое изменение парадигмы патернализма непосредственно связано с признанием возможности поведенческого провала – нерационального поведения индивидуумов, наносящего ущерб своему благосостоянию. Рассматривая подобные ситуации, современная теория акцептировала вмешательство государства.

Иначе говоря, признание возможности нерационального поведения тождественно легитимации патернализма. В этом смысле и мериторный, и либертарианский патернализм, строго говоря, являются частными случаями теории опекаемых благ, определяющей патернализм как неотъемлемый элемент существования государства – с его позитивными и негативными последствиями вне зависимости от языкового оформления концепции государственного вмешательства (Рубинштейн, 2018).

Что же касается сравнения мериторного и либертарианского патернализма, то соглашусь со справедливым замечанием А. Либмана: «Многие выводы современной поведенческой экономики в нормативном плане полностью идентичны утверждениям Р. Масгрейва, хотя это обсуждается гораздо реже, чем следовало бы» (Либман, 2013. С. 38).

ЛИТЕРАТУРА

Ананьин О.И., Воейков М.И., Гловели Г.Д., Городецкий А.Е., Гринберг Р.С., Рубинштейн А.Я. (2018). На пути к новой экономической теории государства / Под ред. А.Я. Рубинштейна. М.: Институт экономики РАН.