Екклесиаст

– Отец мой отблагодарит за отзывчивость твою, добрый человек. Да будет так: посижу на лавочке, когда вернусь. Только ты дождись меня…

Сын Божий отправился на Голгофу, а хозяин дома Ахашверош и по сей день не умер, так как Второго Пришествия ещё не было. С тех пор прозвали его в народе Вечный Жид, потому-то и получил он бессмертие за свои дела.

Я замолчал, думая, что граф как-нибудь отреагирует на мой рассказ, но тот растеряно молчал. Тогда я спросил сам:

– Как же вас величать, господин граф, Ахашверошем, Вечным Жидом или же Сен-Жерменом?

– У меня много имён, выбирайте, какое нравится, – ответил, наконец, граф. – Я предложил выгодную сделку, не следует рубить сплеча, подумайте.

– А что думать? – взъерепенился я. – Если бы предложение ваше исходило от чистого сердца, то вы в первую очередь предложили бы мне другое имя. Это делается до мистерии посвящения. А если таковое не сделано, значит, и в голове у вас что-то не то. Недаром вы пытались убедить меня в еврейском родстве, мол, рыбак рыбака видит издалека. Но ведёте вы себя до сих пор как настоящий Вечный Жид. Убирайтесь, видеть вас не хочу!

Видя, что я не совсем расположен к разговору, граф сразу потерял ко мне интерес, пожал плечами, и чуть погодя все же продолжил:

– Что ж, нам пришла пора расставаться. Но, конечно, не навсегда. Впереди самый интересный вопрос, на который, я понимаю, сразу ответить невозможно, да и не нужно. Но, выстроив с помощью логистики в цепь аргументы «pro» и «contra», есть ещё время решить что нужно и что не очень. До скорого свидания!

Прощальные слова графа ещё звучали в моих ушах, а перед глазами уже маячил пятиярусный иконостас «Иерусалимского подворья».

– Милай, плохо тебе?

Передо мной стояла бабуля, наверное, служительница храма и участливо заглядывала в лицо. Придя в себя, я оглянулся и успокоил бабулю:

– Всё нормально, матушка. Всё нормально.

Тут же я обратил внимание, что никакого гроба посреди храма нет, и что люди подходят к иконам, прикладываются, поклоняются. В общем, всё как обычно после окончания богослужения.

– Послушайте, матушка! – окликнул я бабулю. – А где тут гроб с покойником стоял? Унесли что ли?

Бабуля испуганно посмотрела на меня, даже рукой махнула, будто отмахиваясь от наваждения:

– Что ты, милок, что ты! Не было ноне никакого покойника. Тебе уж чё-то показалося. И сидишь – не в себе как. Может, водички святой, а?

– Спасибо, спасибо, не нужно.

Привидится же такое! Мало того, что оказался в любовном будуаре, так ещё и сны про Иисуса Христа и Нострадамуса преследуют! Даже Мелу Гибсону такое видение не экранизировать! Ему до этого, как до луны пешком. Но странноватое что-то со мной приключилось.

Башня… Куда она делась? И основа всех основ – Любовь – подставлена под сомнение. Лишиться огромной единственно-человеческой силы любви ради возможности стать Проповедником? А не слишком ли большая цена за бессмертие? Но решение должен принимать я, и ни как иначе! Принять решение?..

А почему я что-то должен решать, поддаваться Искушению, участвовать в нём, и лишиться при этом не только Любви, но и души человеческой? Или это Пасхальный подарок Вальпургиевой ночи? «…и по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь», – снова невольно всплыли в сознании евангельские строки.

Надо мной распластался вовсе не альковный свод с чадящими по стенам факелами, гобеленами и фресками, а тот, который видел немного раньше, церковный с библейской росписью по стенам. И бабушка только что подходила, но не из потустороннего Зазеркалья, а здешняя, земная. Постойте-ка, мой гроб?! Ах, да. Я у неё уже спрашивал. Ничего себе! И головная боль откуда-то вернулась, будто волны наплывают из разгулявшегося окиян-моря. У меня, вероятно, крыша съезжает, потому что такой хаос сознания, такой винегрет философского заумствования и выдуманные прыжки по спиралям времени бывают только у готовых ко всеобщему грандиозному сумасшествию. Очень похоже. Причём тут Иисус? И Нострадамус? А чего стоит мистерия поклонения фаллосам в монастыре йезидов?! Да уж, все смешалось в доме Облонских. Послушайте, я был там или нет?

Снова открыл глаза и первым делом огляделся.

Ага. Я уже дома.

А как же дошёл домой оттуда, из Иерусалимского подворья? Ничего не помню. Неужели всё приснилось?! Не может быть! Такие чувствительные видения не бывают снами! Всё-таки, как я добрался до дому? Ведь помню, как из храма выходил, а как дошёл – не помню. Или ничего не было, а все эти бредни – последствия встречи с Екклесиастом? Мало ли чем чёрт не шутит, тем более в праздник Воскресения Христова!