Екклесиаст

Вдруг, словно стрела кипчака, в воздухе просвистела мерзкая пронзительная мыслишка: город – без людей! Разве такое может быть? Нет, только во сне или… вот и этот случайный прохожий явился, как «или». Неужели мне неожиданно пришлось загреметь на тот свет и я шагаю не по светлому коридору, как принято, а по пустому городу, свободному от суетливых толп обывателей, от базарных и кремлёвских торгашей, от блюстителей исполнительной власти с оловянными глазами, от никуда не спешащих сумасшедших влюблённых и от дурачащихся весёлых студентов?! Неужели потусторонний мир такой же, как мой родной город, только обезлюдевший? Ведь всё выглядит очень реально, даже от необычного разгорячённого асфальта пахнет обычной креозотовой смолой. Кто знает, как уход в иной мир получается на самом деле? Все россказни про какие-то там сиятельные коридоры, про турбулентную тряску, полёт и прикладное парение в потоках воздушной клоаки – это всё бредни для мазохистов или же слабонервных неврастеников.

Что потусторонний мир существует – это давно известно и доказывать не надо, только как мы туда переселяемся, не знает никто, пока сам не попадёт. Вдруг ниоткуда является или приходит какой-то псих в царской мантии и объявляет себя Великим Судиёй. К чему он может присудить и за что? Откуда ему знать про все, совершённые и несовершённые мной хорошие и не совсем хорошие дела, про мои любовные похождения в прошлой жизни и будущей? А если и узнает, имеет ли право судить? Сказано ведь, не суди, да не судим будешь! Мне кажется, этот постулат применим не только для людей, но и для ангелов, демонов… А может быть, и для Самого Вседержителя…

Вдруг, словно очередное смятение, словно феерический взрыв в голове возникло ещё одно стихотворение:

Я помню эти комнаты пустые:
сквозняк, какой-то люд, какой-то хлам,
и самые бессовестные,
злые
стихи мои ходили порукам.
Читали их убогие калеки,
беспечные, как тень небытия.
И от беды мои слипались веки,
и с ног сбивала воздуха струя.
А я хрипел им голосом осевшим,
что переправлю строчки набело.
Но кто-то глянул глазом запотевшим:
«Твоё на правку время истекло».

Между прочим, интересно узнать у тех же федеральных российских судей с запотевшими от судебных нагрузок стеклянными глазами: судят ли в потустороннем мире за любовь? Или потусторонние судьи тоже поголовно продажные? Интересно, сколько берут в Зазеркалье за осуждение любви? Конечно, можно придраться, что любить многих никак нельзя, что любить надо только одного человека, только один раз и никак иначе. Кем же установлен запрет любви, и какой любви? У одних народов духовную и физическую любовь находят только пары, как два лебедя, не могущих жить друг без друга, а у других в порядке вещей любовные гаремы, как у петуха в курятнике. У третьих вошли в моду «шведские семейки». У «голубцов», например, существуют даже однополые браки. Каждому своё.

Некоторые, например, конкретно называют голый секс любовью. Может быть, у этих мозги расположены где-нибудь в гениталиях, не знаю, но любовь, настоящая любовь – это нечто другое, не поддающееся пока описанию ни на одном человеческом языке. И, если в потустороннем Зазеркалье людей судят за такую любовь и называют постыдной страстью готовность человека пожертвовать жизнью за свою любимую, то пусть лучше оставят истинный справедливый суд для себя. Ведь, в сущности, каждый получает по вере своей. И тот же Всепрощающий Всевышний никогда не сможет простить мазохиста, цель жизни которого только в самоистязании.

– Я, Екклесиаст, – вдруг заговорил стоящий предо мной человек. – Я, Екклесиаст, был царём над Израилем в Иерусалиме, и предал я сердце моё тому, чтобы исповедовать и испытать мудростью всё, что делается под небом: это тяжкое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нём.[5]

– Не понимаю, – немного взъерошился я, – весь этот спектакль с обезлюдевшим серым городом устроен только ради того, чтобы объявить мне, сыну человеческому, о непредсказуемых упражнениях нашего ума среди нас же? Что за дела?