Экипаж «черного тюльпана»

Аня (так зовут медсестру) присела на чехлы, склонив голову, слушает. Два медика — майор и прапорщик — спят на сиденьях.

Я подхожу к Эдику.

— Эдька…

— Да, командир?

— Тебе не кажется, что твой «чайник со свистком» сегодня как-то не в жилу?

Мой борттехник растерянно моргает глазами. Какая, мол, тебя муха укусила?

— Спой лучше гимн Советского Союза…

…Мы прощаемся на стоянке, у самолета. Аня подходит, протягивает мне руку:

— Спасибо, командир…

— За что?

— За полет. За все…

Сбоку выплывает Эдька. Он пытается открыть рот, но я опережаю его.

— Эдик, самолет заправляешь топливом — и к построению, чтоб были все…

Я подхватываю тяжелый медицинский ящик:

— Нам по дороге, я помогу.

День близится к вечеру, что там у нас на завтра? Мы идем с Аней по «Липкам», встречные оглядываются на нас.

— И все время так? Как вы ходите здесь? — перехожу я на «вы». В самолете я обращался к ней запросто, а здесь чувствовал себя как-то неловко, вроде бы — навязался в провожающие.

— Я привыкла.

— Как вы попали сюда?

— Сбежала. Мне было все равно куда… Вот здесь я живу. Может, чаю?

Мы стоим возле маленького кунга на колесах.

— Чай — ради вежливости?

— Нет, от души. А вот вы, наверное, устали?

— Мы спим по очереди, не сходя с рабочего места, иначе к вечеру нам не доползти до койки.

Я вошел в кунг за Аней и увидел то, что и должен был увидеть: кровать, столик, тумбочка, несколько полок с книгами. Книги лежали и на столе, рядом с чайником и сахарницей.

— Командир, я даже не знаю, как вас зовут, хотя фамилию несколько раз слышала.

— Леонид. Для друзей и начальства — просто Леня.

Мы пьем крепкий чай, говорим обо всем понемножку. Аня живо интересуется авиацией, задает вопросы о самолете и рассказывает, как одно время мечтала стать стюардессой…

— Что помешало?

— Не что, а кто. Отец с матерью. Они у меня страшно умные люди. Я не могла жить в доме, где столько ума и холода одновременно. Убежала сюда, отогреться… Попала в огонь. Вы… Извини… Ты не думай, я не плачусь. Я выдержу, сколько надо, только смотреть на умирающих — выше моих сил. Честно говоря, я даже не знала, что здесь — настоящая война…

Я посмотрел на часы. Ого! Могу опоздать на построение. Аня провожает меня. Я приглашаю ее на самолет, обещаю дать «порулить».

— Вы серьезно? — спрашивает она, снова переходя на «вы», и на лице у нее появляется заинтересованное, мальчишеское выражение.

— Серьезно. Здесь нет проблем. Когда будем летать, я подскажу. Можно посидеть в пилотском кресле.

* * *

Белые следы, застывающие в холодной синеве за турбинами самолетов, расписывают небо своими автографами над огромной территорией Союза. Многослойный, эшелонированный по высотам небесный пирог поделен между ведомствами и министерствами и, в свою очередь, территориально — на районные и зональные центры управления воздушным движением, подчиненные Москве.

Воздушные дороги — живые пульсирующие артерии, дающие жизнь стране. В последние годы все чаще происходят болезненные закупорки, сбои этого живого потока. Сказываются стареющее оборудование, негодная связь, перегруженность трасс из-за непомерно разбухшего военного организма, обеспечение которого требовало оперативного использования транспортной авиации.

Неделями, сгибая время в дугу, экипажи военнотранспортной авиации ожидали «добро» на вылет. Запрос подавался в отдел перелетов командных пунктов, оттуда кочевал в зональные, затем районные центры и попадал на аэродром посадки. Командир полка (или дивизии) занят своими неотложными делами, прилетающие для него — бельмо на глазу, дополнительные хлопоты с местом стоянки для самолета, топливом, гостиницей для экипажа и пассажиров. Транзит военной авиации постепенно становился «тромбом», способным расшатать здоровье всего организма.

И фон всему этому — небывало высокая аварийность. В секретных докладах пленуму ЦК приводились цифры о катастрофах и погибших в них за год, повергающие в шок.

Из Москвы сыпались директивы, приказы, требования, указания по наведению порядка. В одной бумаге главком ВВС обращался к летному составу с такими словами: «Умоляю летчиков проникнуться важностью государственной задачи и приложить все силы и старание в овладении вверенной техникой, летать без летных происшествий и предпосылок к ним». Настали времена, когда легче всего было прослыть борцом за безопасность полетов запрещая, вводя ограничения.

Создавалась абсурдная ситуация: идеальная безаварийность там, где самолет не поднимается в воздух! Но ведь на командных пунктах и зональных центрах сидели бывшие летчики, все знающие и многоопытные. Инстинкт самосохранения был сильнее. Я отдежурил сутки и трое — дома. Ответственное решение примет тот, кто сменит меня — пусть он накаляет эти треклятые телефоны, злится и кричит в немую трубку… В одном авиагородке я прочел лозунг: «Связь — нерв армии».