Ехал Грека

Вот же бред, пропади оно пропадом! То есть они. И псих, и Браславский, и – как его? – Грека. Или грек? Как будто нормальных имен нет, то Вальдемар, то Грека, то Стах. Браславский точно свихнулся. Окосел, поди, без закуски, наплел с три короба. Причем врал складно, напористо. Мол, есть человек, человечище! Цены не имеет! Талант у него. Проси, в ноги падай! Переждешь беду, спасешься. Спрячут, говоришь, куда? Не дошло еще? Перевезут тебя. И на ухо, шепотом: в мертвые определят, на время. За рекой время быстрее идет. Сутки-вторые, ну, третьи для надёжности. Когда вернёшься, охотников и след простынет. Мстить некому, конец проклятию.

Нетвердым шагом Егор побрел в ванную. Ледяная вода отрезвила, но вопросы остались. И в первую очередь вопрос веры сказанному. Ладно, он поверил в угрозу, он, чего уж скрывать, не на шутку испуган и не знает, что предпринять, как выкарабкаться из ловушки обстоятельств. Однако совет Браславского категорически не вяжется со здравым смыслом. Впрочем, тот давно капитулировал под натиском дьявольщины, выбросил белый флаг и сдался на милость победителя. Почему же вопреки совету он не спешит в захолустную дыру, где живет пресловутый лодочник? Будильник завел? Поднялся? Вперед, на вокзал! Наверно, есть порог, за которым очень трудно, практически невозможно убедить человека. Пусть охотники, пусть родовое проклятие, призраки, месть. Пускай! Но Грека? Грека-то из дурацкого стишка каким боком?!

Отражение в зеркале буравило Егора красными невыспавшимися глазами.

– Ехал Грека, – промычал Егор, не разжимая губ, и саданул по зеркалу кулаком.

Бардак на кухне был умеренным: грязная посуда, мусор, опрокинутая бутылка, водочная лужица на столе. Хорошо, никто из них не курил. Табачную вонь Егор терпеть не мог, хотя иногда закуривал спьяну, а потом с квадратной головой и ощущением помойки во рту недоумевал – как его угораздило? Баюкая ушибленную руку – зеркало, как ни странно, не разбилось, только пошло трещинами, – Егор включил чайник. Плеснул заварки в чистую, найденную в буфете чашку; пить чай в общем-то не хотелось, хотелось спать.

Взгляд случайно упал за окно, и Егор едва не пролил заварку мимо. Напротив располагалась автомойка, огороженная хлипким заборчиком. Автомойка не работала уже год; на заброшенной территории шныряли собаки, бомжи облюбовали ее для ночлега. То, что увидел Егор, вряд ли бы удивило кого-то из соседей. Ну, еще один бомж. Подумаешь.

Вдоль забора, вытягивая шею, крался давешний псих. На голой спине отчетливо выпирали худые лопатки, футболку псих держал в руках. Предметом его охоты был голубь. Поглощенный чисткой перьев голубь и не подозревал об опасности. Чокнутый метко швырнул футболку, и та накрыла добычу ловчей сетью. Голубь забарахтался, курлыча.

Егор приник к стеклу; сердце в груди колотилось, как при финише на стометровке.

Чокнутый сграбастал футболку, извлек взъерошенную, бьющую крыльями птицу и ловко свернул ей голову. Бросив тушку на землю, псих кружил возле в подобии танца, что-то громко и бессвязно выкрикивая. Шаманит, обожгла мысль. Под ложечкой тягостно заныло. Как по заказу из-за угла дома выбежала стая тощих бродячих псов, они уселись в четырех-пяти шагах от психа и, задрав морды, начали подвывать вразнобой, тоскливо и жутко. Будто почуяв слежку, чокнутый обернулся; глаза его шарили по окнам. Егора взяла оторопь: фигура, повадки, одежда… он не ошибся, но лицо было другим. Чокнутый внезапно заулюлюкал и пинком отправил голубя в середину воющего хора. Собаки, рыча от возбуждения, принялись рвать птицу на части.

Егора передернуло. Отвернувшись, он неловким движением задел клеенку; и без того скособоченная клеенка сползла окончательно. Надпись на столе не заметил бы только слепой. Процарапанные вкривь и вкось буквы складывались в пугающее своей неизбежностью слово.

...

ЗАВТРА

Завтра… Егор тупо смотрел перед собой, он не помнил, кто это сделал и зачем. Он? Вальдемар? Зачем?! Нелепость поступка вдребезги разнесла остатки сомнений. Псих? Грека? Да хоть черт лысый!

Наспех поев, он оделся и, поймав частника на допотопной «копейке», отправился на вокзал. Частник гнал, превышая скорость и проскакивая на красный. Егор платил втридорога: опоздать на электричку – все равно что подписать смертный приговор. Вторая электричка вечером, а ехать в леса и поля на ночь глядя равносильно немедленному исполнению приговора. Браславский, правда, обещал – охота нагрянет будущей ночью, но кто поручится, что не сегодняшней?

* * *

Воробьи нагло косились на Егора, требуя добавки. Он пошарил в карманах, ссыпал на землю, что сумел выгрести – шелуху пополам с семечками. Шелухи оказалось больше. Воробьи возмущенно расчирикались. Мол, не дураки. Не обманешь.

– Жрите, что дают, – рассердился Егор.

От сарая за ним, а скорее за воробьями наблюдал рыжий хозяйский кот. Жмурился лениво, выпускал когти. Весь облик кота говорил: никуда не денетесь, воробушки. Понадобится – сцапаю и съем. Чирикайте до поры.

Из-за спины хмыкнули:

– Разборчивые, ишь ты. А припрет, солому за спасибо жрать станешь.