Эйтонский отшельник

— Наша обитель сделает все долженствующее ей, согласно доброй воле и совести, — сухо вымолвил аббат, с непроницаемым видом глядя, как Дрого Босье, едва кивнув головой на прощание, развернулся на каблуках и быстрым шагом покинул зал капитула.

Аббат даже не счел необходимым делать какие-либо разъяснения относительно удалившегося посетителя, словно все разъяснения и назидания уже изложены самим тоном и характером его слов, обращенных к высокомерному Дрого. Вскоре монахи разошлись с капитула, а Дрого со своим грумом тем временем уже оседлали коней и выехали из обители, направляясь, очевидно, через мост, в город на поиски Хью Берингара.

Брат Кадфаэль собирался ненадолго заглянуть в свой сарайчик в травном саду, убедиться, что все там в порядке, дать работу брату Винфриду, которая не требовала бы его, Кадфаэля, личного присутствия, и сразу же отправиться в сторожку лесничего, однако дело обернулось иначе. Дело в том, что утром в лазарете умирал один из удалившихся от дел монахов-старцев, и после того, как умирающий еле слышно прошептал слова своей последней исповеди и получил последнее причастие, брату Эдмунду требовалось общество его ближайшего друга. Много раз им вместе приходилось совершать эту печальную службу, связанную с их работой, что была рукоположена Эдмунду с малолетства, сорок лет назад, и которую избрал Кадфаэль, прожив полжизни в миру. Они пришли к ней с разных сторон: один от посвящения, другой от обращения, но оба так хорошо понимали друг друга, что могли обходиться без слов.

Смерть старика была легкой и безболезненной. Эта гаснущая лампада не чадила, но теплилась, так тихо и покойно, что братья даже не заметили, как потухла последняя искорка. Лишь когда печать старости изгладилась на челе старика, они поняли, что тот отошел в мир иной.

— Так уходят праведники! — вымолвил Эдмунд. — Блаженная смерть! Хорошо бы господь обошелся столь же милостиво и со мной, когда придет мой черед.

Они вместе обрядили покойника и вместе вышли на большой двор, и сделали необходимые распоряжения, дабы усопшего перенесли в часовню. На дворе они увидели, как один из подопечных мальчиков брата Павла споткнулся в спешке на ступеньках и кубарем полетел на булыжники, ободрав коленку. Пришлось его поднимать, промывать ссадину и делать перевязку. Потом Кадфаэль отпустил мальчика к товарищам, вручив на прощанье яблоко за то, что тот не плакал и стойко перенес болезненную перевязку. И лишь после этого Кадфаэль освободился и пошел в конюшню седлать предоставленную в его распоряжение лошадь, а дело было уже к вечерне.

Он как раз вел свою лошадь через двор к привратницкой, когда в арку въехал Дрого Босье, платье его было в дорожной пыли и грязи, лицо мрачнее тучи. В нескольких ярдах позади него поспешал грум Варин, готовый повиноваться малейшему жесту хозяина, но старающийся все же держаться подальше и не попадаться лишний раз ему на глаза. Было совершенно ясно, что охота закончилась ничем и охотники с пустыми руками вернулись домой из-за темноты. Нынче вечером Варин держался как можно дальше от могучей руки хозяина.

Вполне довольный собой Кадфаэль выехал за ворота и рысью пустился в Эйтон к своему пациенту.

Глава пятая

Весь день Ричард вместе с другими мальчиками провел в большом монастырском саду у реки, где монахи собирали поздние груши. Детям разрешили помогать, ну и поесть в меру, хотя грушам полагалось еще как следует вылежаться. Впрочем, эти поздние груши уже так долго висели на ветках, что стали вполне съедобными. День стоял погожий, солнечный, река звонко журчала на перекате, и Ричард вовсе не торопился обратно, в обитель, где его ожидали вечерня, ужин и постель. Он задержался в конце процессии монахов, потянувшихся длинной цепочкой вдоль реки, по зеленому склону в сторону Форгейта. В тихом вечернем воздухе над рекой толклись комары, и, охотясь за ними, из воды то и дело выпрыгивали рыбы. Водная гладь под мостом казалась совершенно неподвижной, хотя Ричард отлично знал, что река там глубокая и течение сильное. Вниз по течению пошла лодка, стоявшая до этого на якоре.

Девятилетний Эдвин, закадычный друг Ричарда, задержался вместе с ним, однако он все время оглядывался, с тревогой глядя на удаляющихся монахов. Мальчик был весьма горд и доволен собой, — ведь его наградили яблоком за мужество, проявленное при перевязке разбитого колена, и вовсе не хотел омрачать своей добродетели каким-либо проступком, в том числе и опозданием на вечерню. Но и бросить друга он никак не мог. Эдвин стоял подле Ричарда, потирая перевязанное колено, которое все еще побаливало.

— Пошли, Ричард! Гляди-ка, они уже у самого тракта.

— Да ладно, догоним, — небрежно бросил Ричард, болтая в воде босыми ногами. — Но ты, если хочешь, ступай.

— Без тебя не пойду. Но, знаешь, я не смогу бежать быстро. Колено плохо гнется. Пойдем, а то опоздаем.

— Я не опоздаю. Еще до удара колокола я буду на месте. А ведь я забыл, что ты не можешь бежать. Иди, я догоню тебя еще до привратницкой. Хочу взглянуть, что там за лодка идет от моста.