Её звали Лёля

Мне однажды в руки попалась книжка – «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей» Курта Воннегута. Ну, то есть как попалась? Нам задали её читать по зарубежной литературе. Преподша очень въедливая – пока не убедится, что каждый студент прочитал, не успокоится и зачёт у неё не сдать. Вот мне и пришлось погрузиться в это произведение с головой. Сначала даже не понял, что описывает автор. Потом узнал: это рассказ о немецком Дрездене, который в феврале 1945 года американская авиация превратила в лунный пейзаж. Буквально стёрла город с лица земли.

Я вспомнил строки американского писателя, когда лежал утром следующего дня в балке, сжавшись в маленький нервный комок и содрогаясь всем телом от выстрелов. Мне было не просто страшно – жутко. Грохот стоял такой, что я открыл рот и даже почти не обращал внимания, когда мне туда летела со всех сторон пыль. Только успевал иногда отплевываться и трясся, трясся… Немецкие самолёты решили превратить сталинградскую степь в лунную поверхность. Они сбрасывали бомбы одну за другой так, словно тут на каждом квадратном метре сидели по одному красноармейцу и каждый был с пулемётом. Вот летчики их и боялись.

Но на самом деле всё было не так! Я один в маленькой балке лежал, а рядом – только лошади. Бедные! Когда рядом упал снаряд, они так истошно ржали, что у меня сердце облилось кровью. Не соображая, что делаю, я побежал к ним и стал ножом резать путы на ногах. Каждую секунду мог быть растоптан, но лошадки меня не тронули. Став свободными, они рванули куда-то, а я вернулся в свой крошечный окоп и опять сжался там. Совесть меня не мучила. Я решил, что так у животных больше шансов спастись. Если останутся стоять в одном месте, их посечёт осколками, или немцы расстреляют. Ну, а если убегут… То есть шанс выжить, а это теперь самое главное. Для них и для меня.

Да, в глубине мозга мелькнула мысль, что меня за такое могут шлёпнуть. Ведь казенное имущество профукал! Но решил, что когда спросят, а спросят обязательно и строго, то скажу – разбежались во время бомбёжки. Пусть наказывают. Интересно, как? В штрафники определят? Так туда трусов отправляют, самострелов всяких. И тут меня осенило. Да, верно! Мне всего-то и нужно, что взять винтовку и пальнуть себе в ногу! В икроножную мышцу, чтобы пуля прошла навылет. Почему нет? Никто ничего не поймет, зато я выживу!

Схватил винтовку и начал примерять: получится или нет? Чёрт, какая же она длинная! Может, сделать из неё обрез? Но где я тут найду ножовку по металлу? Эх, надо бы так приноровиться. Уже было передёрнул затвор, опустил ствол, хотел даже выстрелить, но остановился. Вспомнился вдруг какой-то советский фильм, в котором самострелов не щадили. Задумался, и тут вдруг сверху мимо меня прокатился какой-то пыльный мешок. Я от страха навёл на него трёхлинейку и выстрелил.

Хорошо, не попал: пуля влепилась в землю в полуметре, а мешок оказался нашим бойцом. Он, долетев до дна балки, вскочил на ноги и стал испуганно озираться. Увидев направленный на него ствол винтовки, брякнулся от неожиданности на пятую точку и поднял руки вверх.

– Дяденька, не стреляйте! – сказал детским, как мне показалось, голосом.

– Ты кто такой? Что здесь делаешь? – спросил я ошалело. Хорошо, в это время немцы прекратили свою бешеную карусель, и больше так не громыхало. Слышались только взрывы артиллерийских снарядов. Но от них грохота намного меньше, да и не так страшно почему-то. Может, я уже привыкать стал, не знаю. Или контузило немного.

– Рядовой Глухарев, – назвался парнишка. Я присмотрелся: на вид ему было лет 18, не больше. Совсем пацан ещё, худенький, чумазый, очень уставший.

– Ещё один? – удивился я.

– Да, Сергей Глухарёв был моим братом. Мы оба из Темряшино, Горьковская область.

– Прими мои соболезнования, – сказал я. – Тебя как зовут?

– Василий… Вася.

– И что ты тут делаешь, рядовой Василий Глухарёв? – насупился я. Парнишка явно собирался удрать подальше от ужаса, который творился на передовой. Мне и самому эта мысль недавно пришла в голову, но теперь почему-то захотелось спасти этого воробья от верной смерти. А может, и себя заодно.

– Я… там… – боец растерялся и замолчал, уставившись в землю.

– Сбежать хотел? – строго спросил я.

Вася кивнул, и с ёжика волос посыпалась земляная пыль.

– Дурак ты, Василий Глухарёв, – сказал я беззлобно. – Расстреляют ведь, как дезертира. Или немцы прихлопнут. Ты этого хотел, что ли?

Я никак не ожидал того, что случится дальше. Но парнишка неожиданно шмыгнул носом раз, другой, а потом расплакался. Он трясся своим худым телом, не понимая головы, и я видел, как крупные слёзы шлёпаются в пыль перед ним. Вася продолжал сидеть, и фигура у него была такая жалкая и несчастная, что у меня ком подкатился к горлу. Стало очень жалко этого, по сути, ребёнка. Вспомнил себя в 18. Глупый ведь был совсем! Теперь-то недалеко ушёл, а тогда… И вот передо мной сидит это чудо, которое недавно только жило по указке родителей, а теперь оказалось на войне.

Что там полагается с трусами делать? В Особый отдел его отвести? Или сдать командиру?