Её несносный студент

Господи, ну зачем он это сказал? Чувствую, как щеки наливаются румянцем, и мне почему-то стыдно, до ужаса стыдно, особенно после того, что он делал ночью, после того, что делал своим языком у меня между ног. И зачем я только об этом вспомнила?

— Я...я сама, — хвастаюсь за края промокшей насквозь футболки, не позволяя её с себя стянуть. — Я могу сама переодеться.

— Можешь, конечно, можешь, но не будешь, потому что мне охренеть как понравилось тебя раздевать...

Ответить он мне не позволяет, словно оголодавший зверь, с каким-то отчаянным стоном набрасывается на мои губы, развеивая последние сомнения. А я ведь действительно боялась, боялась, что после вчерашнего вечера он просто потерял ко мне всякий интерес, оттого и отпустил, отправил домой. Потому что подобное его поведение никак не укладывалось в логическую цепочку, выстроившуюся в моей голове в тот момент, когда, лежа полностью обнаженной на кровати, испытав небывалое просто наслаждение и ожидая такого логичного на тот момент продолжения, я его не дождалась. Сдержанность и какая-то совершенно неизвестно откуда взявшаяся вежливость выбили меня из колеи, а предложение проводить до дома и вовсе опустило на грешную землю.

— Ксюша, малышка моя, — шепчет трепетно, и я рассудок теряю, как всякий раз, когда он рядом, когда меня касается, когда смотрит так, что дышать становится невозможно. — Давай на этом остановимся, тебя нужно переодеть.

И пока я, абсолютно опьяненная его поцелуями, пытаюсь нормализовать собственное дыхание, он совершенно не церемонясь, дергает вверх футболку, вынуждая меня поднять руки и позволить снять с себя вещь.

— Пиздец, — бросает он хрипло, жадно скользя взглядом по моему полуобнаженному телу. — Не могу, просто не могу.

Смысл его слов до меня доходит лишь в тот момент, когда, повалив мое бренное тело на кровать, он набрасывается на меня с поцелуями, ладонью сжимает грудь, припадает к ней губами, покусывая, и зализывая несуществующие раны.

— Егор…

Сама зарываюсь пальцами в его густые светлые волосы, притягиваю ближе, вполне однозначно понимая требования своего организма. И это так странно, необъяснимо, ведь еще каких-то несколько минут назад мне умереть хотелось от ломоты в теле и жуткой боли в голове.

— Черт, я щас сдохну, малышка, просто сдохну.

Он отрывается от меня, и я по взгляду, по вздымающимся крыльям носа вижу, как сложно дается ему его сдержанность, какого труда ему стоит держать себя в руках. И это подкупает, бесконечная нежность в его налившихся кровью глазах, нежность, перемешанная с похотью, с желанием сорваться и закончить начатое. Но он продолжает шумно дышать, пожирать меня взглядом, не предпринимая попыток продолжить наше безумие. Именно безумие, потому что там за стеной находятся мои мама и дочь, потому что меня знобит от повышенной температуры, потому что я вообще не должна так реагировать на простые, казалось бы, поцелуи. И все из-за него, из-за мальчишки несносного, но такого напористого, настойчивого.

А я дура, и слабая, очень слабая, потому что вот так просто плавлюсь в его руках, таю от его взгляда со дня нашего знакомства и по сей день.

— Давай-ка наденем вот это, иначе я долго не продержусь.

Мне отчего-то становится смешно, и я не сдерживаюсь, посмеиваюсь, пока он натягивает на меня футболку. Правда уже в следующее мгновение, стянув с меня пижамные штаны, Волков в очередной раз подвисает, облизывается, кладет горячую ладонь мне на бедро, гладит, продвигаясь выше. И я перестаю улыбаться в тот момент, когда, добравшись до трусиков, он касается их костяшками пальцев, и зарывшись носом в мои волосы, шумно втягивает в легкие воздух. Кажется, мы оба сейчас на пределе, и реши он продолжить, я даже сопротивляться не стану, не смогу просто.

А потом он неожиданно от меня отрывается, подскакивает на ноги и отворачивается.

— Что…что-то не так? — слова срываются с моих губ прежде, чем я вообще успеваю подумать.

Она не отвечает, только напрягается, под тонкой водолазкой бугрятся мышцы, ладони в кулаки сжимаются. Ничего не ответив, он просто идет к шкафу, выдвигает один из ящиков с нижним бельем, и я слышу, как из груди Волкова вырывается смешок. И ощущение такое, что меня в ледяную прорубь с головой окунули, морок, навеянный присутствием Егора, рассеивается в ту же секунду и становится так стыдно и паршиво. Зачем он вообще туда полез?

Закончив, и как-то странно хмыкнув, Егор закрывает ящик, поворачивается ко мне и улыбается, держа в руках мои простые хлопковые трусики с каким-то идиотским — это я сейчас понимаю — рисунком. Распродажи — зло, а акции эти дебильные, три по цене двух, — вдвойне.

Обнимаю себя руками, отвожу взгляд от его смеющихся глаз, поджимаю губы, кусая их до боли, чтобы просто глупо не расплакаться. И сама не понимаю, с чего вдруг мне вообще есть дело до насмешки в его глазах, с чего вдруг меня вообще волнует его мнение о моих, мать их, трусах.