Эйнит

— В печали одиночества идут за днями дни, в года неотвратимые слагаются они...

Эна поднесла флейту к губам и заиграла заунывную мелодию, а потом швырнула флейту на кровать и бросилась в подушки, сотрясаясь всем телом от яростных рыданий. Но слезы быстро высохли, и она, перевернувшись на спину, уставилась в потолок, быстро окрасившийся через туманный взгляд в зелень полей, которые прорезала узкая одноколейка, увезшая ее от прежней жизни. Казалось, цивилизация не коснулась еще этих краев, и Эна не удивилась бы, если б асфальт вдруг превратился в грунтовку, ведь и так вдоль дороги беспечно бродили овцы. Они встретили больше тракторов, чем машин за пару часов пути от оплота цивилизации сюда, где к одной автозаправке прилагался задрипанный паб — такое место с натяжкой можно назвать перевалочным пунктом для туристов, а уж для жизни оно явно непригодно. Только депрессирующие особы могли найти его успокаивающим. Нормальный человек здесь не в состоянии протянуть даже месяц, не то что год!

Эна вернулась к компьютеру и с ожесточением удалила приложение «СнэпШот» — ей нечем больше делиться с друзьями! Затем хотела открыть сайт школы, но связь вновь начала прерываться, как и утром, и она не сумела загрузить ни одной лекции.

— Отлично! —Эна захлопнула крышку ноутбука и подперла кулаками щеки.

Стена над столом оставалась пустой, а дома такого же цвета стена была утыкана кнопками, которые держали фотографии, фенечки от друзей, школьные грамоты и прочую дорогую сердцу мишуру. Тут она не тронет стену, здесь никаких дорогих сердцу воспоминаний не будет, и через год она даже не вспомнит, как выглядела эта комната. «Эта комната, — повторила Эна мысленно, — не моя комната».

За спиной громоздилась грубо-сколоченная деревянная кровать, и одеяло, укрывавшее ее было явно ручной работы, и вряд ли сработавшая его мастерица еще жива. Рядом возвышался большой резной шкаф с зеркалом во всю дверцу. И все, больше в комнате не было ничего, кроме таких же, как и в гостиной, тяжелых портьер, которые она каждое утро отдергивала, чтобы поймать хоть какой-то намек на солнце. Каждое утро... Они приехали в деревню неделю назад, а, казалось, что минул по меньшей мере месяц, такой далекой казалось отсюда Калифорния со своей выжженной солнцем травой, тяжелым душным воздухом и ночным промозглым холодом.

Скрипнула калитка, лязгнуло по железу железо, и Эна успела подбежать к окну, чтобы увидеть, как Дилан прислонил к каменной ограде велосипед, снял с руля чемоданчик и направился к дому. День за руганью с матерью пролетел незаметно! Эна схватила флейту, плюхнулась на кровать и принялась играть нарочито громко песню про прекрасную Америку. Внизу послышалось шевеление и приглушенные голоса. Здесь же становилось невыносимо скучно и горько от звуков, издаваемых флейтой, игравшей без аккомпанемента тромбона, саксофона и кларнета. Эна поняла, что долго не выдержит одиночества, и, зажав инструмент в руке, поспешила спуститься в гостиную.

Дилан на секунду оторвался от часов, с которых успел снять крышку, буркнул тихое приветствие и вернулся к работе. Эна уставилась на раскрытый на полу чемоданчик.

— Все-таки я заварю тебе чаю, — сказала стоявшая подле него мать.

— Не беспокойтесь, мзм, — начал было Дилан, но хозяйка прошествовала мимо дочери, как-то слишком многозначительно улыбнувшись, громко загремела чайником и открыла на полную мощность кран — должно быть, не хотела слышать, о чем будут говорить в гостиной. Однако в ней все молчали, даже часы. Дилан сосредоточенно ковырялся в их внутренностях. Эна подвинула к нему столик с лампой и пошла к окнам отдернуть портьеры.

— Не беспокойся, Эйнит. Я — о’кей, — растянул парень слова на американский манер, не без улыбки отметив, как недовольно вытянулось лицо Эны, когда она вернулась к креслу и взяла в руки флейту.

Решив во что бы то ни стало отомстить ему американской музыкой, она заиграла марш времен войны Севера и Юга. Дилан смолчал, и даже мать молча поставила на столик, с которого исчез планшет, кружку дымящегося чая и тарелку с кусочками непонятно откуда взявшегося кекса.

— Это мать Дилана прислала, — пояснила мать, когда дочь убрала ото рта инструмент. — Тебе чая налить?

— Она может мой взять, я действительно ничего не хочу. Меня после школы накормили, не переживайте.

— Ладно, — мать вновь странно взглянула на дочь, — пойду по саду прогуляюсь. Минут пять прошло в полном молчании. Наконец Эне надоело буравить взглядом ягоды и кусочки грецких орехов, торчащих из рыхлого теста, и она взглянула на парня. Вернее на его нос, направленный внутрь часов.

— Похоже, ты чинишь часы впервые...

Эна поднялась из кресла и оперлась локтем о стену позади часов, с удовольствием отмечая для себя, что лицо часовщика началось заливаться румянцем.

— Если даже так, то я стараюсь, — выдавил из себя Дилан, так и не взглянув на стоявшую почти вплотную к нему Эну.

— Книжку читал? — не унималась та.

— «Ютюб» смотрел.

— Включить тебе его?