Эгоист

Это… Она хотела сама добраться до него и убить его! Как он мог рисковать собственной жизнью! Разве его жизнь не стоит того, чтобы потерять не только честь, но и!.. Она бы отдала всё, что имела, лишь бы спасти его.

Смахнув собственные слезы, Шарлотта повернулась и посмотрела на Лидию.

— Мы спасем Роберта, не волнуйся. И спасем Уильяма, даже если Роберт не сможет помочь ему.

Лидия удивленно смотрела на нее.

— Но как мы это сделаем?

Прежде Шарлотта испытала бы жгучее смущение, признаваясь в подобном, она бы даже испугалась того, что лишится расположения Лидии после того, что та узнает о том, что Шарлотта провела всю ночь в объятиях Уильяма.

Но не сегодня.

На кону стояло слишком много, и Шарлотта была готова на всё, что угодно, лишь бы вызволить Уильяма. Тем более теперь, когда он решил умолчать о том, что могло спасти его.

— А так, что я знаю, где он был прошлой ночью. До самого рассвета.

* * *

Проводя длинным ключами по прутьям решётки, создавая какофонию жутких, зловещих звуков, которые разносились до самых дальних уголков пустых коридоров, надзиратель подошел к двери и без лишних церемоний плюнул в него.

— Эй, предатель, вставай. Петля для тебя готова!

Влажный воздух в камере оседал на стены мелкими каплями, которые стекались вниз, глухо падая на холодный пол, который едва освещал пасмурный утренний рассвет, проникая внутрь через зарешеченное небольшое окно над потолком.

Уильям с трудом присел на холодном полу, застланном соломой и толстым слоем грязи, от которого поднимался жуткий смрад, обжигая ноздри и даже заставляя слезиться глаза. У него ныло все тело, болели все кости. Болело все лицо. С предателями тут не церемонились, с предателями порой обходились даже хуже, чем с самыми закоренелыми преступниками. Мало того, что его обвинили в предательстве, на нем висело убийство министра, ни много ни мало.

Уильям хмыкнул. Таких заслуг не смог бы заполучить никто, разве только он. По глупости. И как это он упустил этого скользкого слизняка Леклера? Надо было довериться внутренним инстинктам и прикончить его прямо там, в холле леди Саммерхайз. Ударить так, чтобы тот упал и больше не встал. Тогда всего этого можно было избежать. Сегодня он должен был поехать к Шарлотте, должен был… Уильям надеялся, что она благополучно добралась до дома, смогла отдохнуть и… И не забудет его.

Может написать ей записку? Но кто ей передаст его послание? Тюремщики откроют, прочитают и будут смеяться до тех пор, пока его не повесят, потом плюнут на его труп и пойдут пить эль в ближайшей таверне, и даже не вспомнят его.

Когда дверь камеры со стоном распахнулась, Уильям попытался встать сам, чтобы не доставить тюремщику удовольствия смеяться над его неудачными потугами. На руках и на ногах у него были тяжелые, холодные кандалы, которые стерли запястья в кровь. С ног давно стащили дорогие сапоги и присвоили себе. Как забрали и жилет. Рубашка его была порвана на плечах, когда вчера его колотили надзиратель и его помощники в дружной компании. Защищаться в кандалах было ужасно неудобно, но Уильям снова хмыкнул, встав на ноги, когда взглянул на заплывший глаз мистера Боумана.

— Как ваш глаз, старина? Надеюсь, вам плохо видно? — спросил Уильям, едва устояв на ногах. — Спотыкались, надеюсь, пару раз? Говорят, смотреть на мир одним глазом весьма неудобно.

Толстый, грузный мужчина с потным лицом и сальными глазами подошел к нему и так резко ударил по ногам, что Уильям снова свалился на каменный пол, ударившись локтем. Господи, на нем было столько синяков, что они до конца его дней не заживут. А ведь верно, подумал с ужасом Уильям, вновь пытаясь встать, потому что до конца ему осталось всего немного. Может, меньше часа.

— Щенок! — снова плюнул на него Боуман, едва удержавшись, чтобы не пнуть его в живот. — Мало того, что ты сделал с нашей страной, тебе нужно было убить еще и министра, да?

Ну конечно, теперь в нем видят все ошибки, все несчастья страны. Многим доставит удовольствие поиздеваться над предателем, который продал родину. Леклер справился отлично, только… Если до этого происходящее хоть как-то веселило Уильяма, теперь ему было не до смеха.

Потянув его за шиворот, Боуман поставил его на ноги.

— Убери от меня руки! — прорычал Уильям, ощутив вкус крови во рту, когда треснула рана на губе. — Я сам пойду.

Боуман ухмыльнулся.

— Конечно, сам пойдешь. С тобой никто не станет церемониться.

И Уильям пошел, ощущая под босыми ногами холодные каменные плиты. Ноги хлюпали в грязи, которая прилипала к стопам. Его повели по узким, темным коридорам, которые словно смыкались над ним, а не выпускали на свободу.