Эгоист

— Я отнюдь не считаю себя совершенством, — продолжал сэр Уилоби. — И хоть я не скор на обиду, но и моему долготерпению есть предел. А раз обидевшись, я не прощаю. Попробуйте при случае поговорить с Верноном. Я и сам, конечно, буду с ним говорить. Вы, вероятно, заметили человека, который попался нам навстречу, когда мы ехали домой? Он даже не соизволил коснуться полей своей шляпы! Это один из моих арендаторов, по фамилии Хоппер: он возделывает шестьсот акров моей земли. Не говоря о моем общественном положении, ему бы следовало помнить, что я не раз оказывал ему кое-какие услуги. Через пять лет истекает срок аренды. Должен сказать, что я не терплю грубиянства наших сельских жителей и наказываю его всякий раз, когда мне приходится с ним сталкиваться. Вернон, конечно, другое дело. С ним достаточно просто поговорить. Странная вещь происходит со стариной Верноном: время от времени бедность для него словно приобретает магнетическую привлекательность… Любовь моя, — склонился он вдруг к Кларе, задерживая шаг и остановившись посреди газона. — Мне кажется, что вы устали?

— Да, — сказала Клара, — сегодня я почему-то очень устала.

Он подставил ей руку. Она легко оперлась на нее двумя пальцами, но как только он попытался прижать их к себе, тотчас же их отдернула.

Он не стал ее неволить. Даже шагать в ногу с ее величавой поступью было блаженством.

В дверях он посторонился, чтобы пропустить ее вперед. Глаза его с умилением останавливались на ее щеке, подбородке, на мягком полусумраке затылка и шеи, вдоль которой в анархическом беспорядке вились строптивые светлые локоны; вырвавшись из-под власти гребня и выскользнув из узла, они — кудряшками, полукудряшками, завитками, колечками, непокорными прядями, вьющимся виноградом и легкими перышками, а то и просто пушинками — вздымались, ниспадали, вились волною, закручивались шелковыми паутинками, прозрачными и легкими, как тень, наложенная на бумагу пастелью, — и эти длинные золотистые нити оплетали его сердце во сто крат крепче, чем если бы то были безупречные длинные локоны чистого золота.

Бедной Летиции нечего было противопоставить этой красоте.

Глава десятая,

в которой сэр Уилоби, обмолвившись, называет себя своим настоящим именем

Вернон был своему кузену необходим, ибо если поместьями своими сэр Уилоби правил с усердием и с толком, то решения, которые он обычно выносил в качестве мирового судьи, далеко не всегда делали ему честь. И вот в таких-то случаях искусство его секретаря оказывалось весьма кстати: заняв на страницах местной газеты половину столбца, Уитфорд с помощью нескольких энергичных английских предложений, сдобренных соответственными цитатами из латинских и древнегреческих авторов, успешно отражал нападки критиканов. С подобным секретарем сэр Уилоби мог не страшиться огнедышащего дракона, именуемого прессой. А так как он к тому же намеревался со временем баллотироваться в парламент, то предвидел, что ему еще очень и очень понадобятся услуги Вернона. Кроме того, ему импонировало, что под полемическими трудами его кузена в области классической филологии стоял гриф Паттерн-холла. Это окружало родовое гнездышко Паттернов еще и неким академическим ореолом, тем самым показывая, что и ученость на что-то годится; ведь благодаря ей с именем Паттернов, помимо всего прочего, связывалось еще и представление об аристократах духа — приправа, сама по себе, быть может, и не слишком почтенная, однако представляющая известную ценность, как нечто стоящее якобы превыше богатства и титулов. А подобная приправа в обществе котируется. Изысканный соус — душа прославленного блюда, его жизнь; взятый сам по себе, он может вызывать тошноту, но без него блюдо покажется плебейским. Так и поэт или, того лучше, ученый. Сэр Уилоби был дострин того, чтобы таковой числился среди его домочадцев, ибо, не в пример своим соседям, умел оценить аромат, который подобная приправа сообщала его имени. Его повар, мосье Дэор, ученик славного Годефруа, не был единственным французским шеф-поваром в графстве. Зато кузен и секретарь сэра Уилоби, восходящее светило научного небосклона, автор изящных эссе, являлся таким украшением дома, каким никто, кроме сэра Уилоби, похвастать не мог. И не вздумайте смеяться, хоть это и в самом деле немного смешно: вы лишь обнаружите свою полную непричастность к высшим сферам изящной словесности. Когда сэр Уилоби где-нибудь в гостях небрежно бросал: «А чудак Вернон все корпит над своими этрусками и дорийцами», и, выдержав небольшую паузу, издавал короткий смешок, — про себя, но так, чтобы всем было слышно, — смешок, подчеркивающий эксцентричность его кузена (которого он уже больше не поминал весь вечер), за столом воцарялось смущенное молчание — эффект, на который и рассчитывал сэр Уилоби.