Его уже не ждали

— Мама, неужели ты можешь допустить такую мысль, что я оставлю Ярослава в беде?

— Нет, — Барбара с выражением глубочайшей нежности посмотрела на дочь. — Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы так думать. Хочу только понять, почему именно он сказал: «Немедленно уезжайте…» Возможно, Ярослав опасается за нас? У него есть основания — ведь фамилия Дембовских хорошо знакома властям.

— Мама, нам нужно найти хорошего адвоката.

— Да, да, Аннуся, это необходимо. Но где нам взять деньги? Ведь наш дом в Варшаве, и остальное имущество пока еще не продали. И кто знает, скоро ли отыщется покупатель?..

Барбара сняла с пальцев два перстня, отстегнула от воротника золотую камею, потом достала из шкатулки фермуар, и все это положила на диван перед Анной.

— Пока продадим это…

Анна оценила жертву матери. Она знала, какими дорогими для матери были эти украшения, особенно фермуар — ее свадебный подарок.

— Я люблю тебя еще больше, мама, — прижалась к Барбаре дочь. — Я знала, судьба Ярослава тебе небезразлична.

Барбара с молчаливым укором взглянула на Анну.

— Мне почему-то казалось… Ведь сначала ты не очень обрадовалась, когда…

— Я его тогда мало знала, — возразила Барбара. — Да и жизнь была такой трудной, что, честно говоря, я испугалась за тебя… Ярослав идет той же дорогой, какой шел твой отец. Он хочет перестроить весь мир… чтобы все было не так, как до сих пор… Хватит ли у тебя сил делить с ним все трудности его жизни?

— Да, хватит! Я знаю, ты любила моего отца, и ты знаешь, что такое настоящее счастье…

— Мы чувствовали себя счастливыми, хотя и тревожным было счастье твоих родителей, Аннуся. Когда я встретилась с твоим отцом, его карманы не отягощало золото. Но так же, как и Ярослав, он отличался красотой, смелостью, благородством. Богатство, как ты знаешь, оставленное мне в наследство твоим дедом, не повлияло на убеждения твоего отца. Безгранично любя меня, Зигмунд все же не мог отказаться от дела, которому посвятил себя… Он чаще был в тюрьме, чем дома…

— Татусь, — в задумчивости проговорила Анна, — как верно говорил он: «Где раздается зловещий свист на-гаек, плач голодных детей, где стонет народ, там нет свободы, там нет счастья…»

— Одинокий, вдали от родины, он умер в сибирской каторге, никем не оплакиваемый, кроме нас с тобой, — тихо промолвила Барбара.

— Нет, мама, отец никогда не был одиноким. Не имеют друзей лишь те, кто, кроме себя, никого не любит. Чужие людям, нищие духом, они всегда одиноки… А мой отец не считал бы себя счастливым, если бы не боролся за лучшую долю народа, за свободу. Ярослав не раз говорил мне: «Если человек радуется счастью многих, значит, его радость во много раз сильнее». Нет, мама, такие, как мой отец, как мой Ярослав, никогда не бывают одинокими. С той поры как я начала понимать, за что томился в варшавской цитадели отец, я всегда гордилась им и моей мамой.

Анна в неудержимом порыве обняла Барбару.

— Смелая, умная, хорошая мама! Ты никогда не боялась врагов отца. Не помню, чтобы ты когда-нибудь отчаялась, хоть впереди не видела ни просвета, ни искорки надежды…

— О дитя мое, — прервала дочь Барбара. — Не такой уж и героиней была твоя мать. Нечего теперь греха таить: и боялась, и отчаивалась, и плакала украдкой от всех. Но если бы я могла прожить жизнь еще трижды, я все равно стала бы женой только Зигмунда Дембовского.

Анна невольно залюбовалась тонко очерченным профилем матери. Тяжелый узел рано поседевших волос слегка оттягивал назад ее голову, придавая женщине независимый, гордый вид.

Внезапно Анна вспомнила о самом главном, чего не успела сказать даже Ярославу.

— Мамуся, у меня будет ребенок…

Этих слов Барбара, казалось, не услышала — ее тесно обступили грустные воспоминания.

…Вот она идет по бесконечно длинному коридору с железными решетками на окнах. Рядом семенит Аннуся в белых башмачках и таких же чулочках. На дворе тепло и солнечно, Барбара в легком белом платье, и от холода мрачных тюремных стен ее знобит. Влага пробирает насквозь, не спасает и белый кашемировый шарф, наброшенный на плечи.

Наконец, знакомая железная дверь комнаты для свиданий.

«Здоров ли?» — тревожно сжимается сердце.

Открыла дверь, вошла, держа Аннусю за ручку.

С узкой деревянной скамьи навстречу им встает улыбающийся худощавый человек в полосатой арестантской одежде. Припав к его груди, Барбара забывает все слова любви и утешения, которые хотела ему сказать. Да и зачем слова? Разве он может усомниться в ее преданности? Он знает, что это не упрек, только ей очень тягостно в разлуке с ним…

Зигмунд успевает незаметно вложить жене в руку маленькую бумажную трубочку. Да, Барбара знает, кому ее надо передать…

Аннуся не прячется за мать, не боится этого бородатого человека, как в тот день, когда она не узнала своего отца. Правда, тот сердитый пан с черными усами и бакенбардами, стоящий около противоположной железной двери, почему-то не отходит, и Аннуся пугливо косится на него.