Его тайная одержимость

Ерзаю в кресле, будто на иголках сижу и добрых пять минут наблюдаю за шторкой, в надежде, что Соня вернется. Я совершенно выпал из разговора. И все, что делаю, это время от времени опускаю взгляд на часы. Каждая минута как назло тянется слишком медленно!

Напряженно вздыхаю и невольно наталкиваюсь на внимательный взгляд старика. Сидит и смотрит на меня. Как-то задумчиво. И даже немного печально. Валера все продолжает ему что-то затирать о лечении, целую программу уже выкатил. А он на меня смотрит. Серьезно так.

— Я тоже волнуюсь, — наконец выдает он.

В чилауте повисает тишина. Валера понял, что нам обоим сейчас не до него. А у меня ощущение, что этот старик меня насквозь видит.

— Только я-то отец, — продолжает Федор Михалыч.

Молчу, понимая, что в этой констатации факта — намек, мол: а ты-то с чего вдруг места себе не находишь?

Неужели я так просто попался?

Как-то даже легче на душе стало. Вроде раз нас раскусили, значит, дальше уже можно будет не скрываться, и разбираться с проблемами по мере их поступления.

Федор Михалыч вдруг садится в кресле поудобней, и, прочистив горло, на удивление бодро продолжает:

— Думаю, не надо вам с Галинкой с детьми-то затягивать, — почему-то уводит он разговор совсем не туда, куда бы мне хотелось. — Хороший ты человек, Роман. Эка тебя трясет за чужого ребенка. Значит, в добрые руки я дочку отдаю.

Ничего не понимаю.

Он будто притворяется, что не подловил меня, говоря о том, что нам с Галей детей пора делать. Но в то же время, меня не отпускает ощущение, что он имеет в виду вовсе не ее, когда говорит о добрых руках.

Или же у меня уже паранойя?

— Ты позаботься, пожалуйста, — он немного склоняет голову. — Только не вздумай глупостей наделать. Я тебя как отец прошу…

Он мне будто разрешение дал. Больше не раздумывая, срываюсь с места, будто пес на охоте, которого наконец с поводка спустили:

— Позабочусь! — бросаю я, вылетая из чилаута.

Не хочу думать, что я его неправильно понял. Мне сейчас необходимо было его добро.

Врываюсь в коридор, в котором располагаются туалеты, и толкаю первую попавшуюся под руку дверь. Никого. Еще одну. Опять пусто. Третья дверь не поддается.

— Соня! — рявкаю, прикладываясь кулаком к деревянному полотну. — Соня, ты тут? Открой мне!

Тишина в ответ. Черт.

— Тебе плохо? — предпринимаю еще одну попытку. — Если можешь, отойди от двери. Я сейчас ее выбью!

Слегка отстраняюсь, чтобы вынести чертову дверь плечом, когда замок вдруг щелкает.

— Не надо выбивать, — бормочет Соня, в образовавшуюся щель. — Я сейчас выйду…

Слышу, что она плачет. Не позволяю ей закрыть дверь, подставляя руку.

— Ой, Рома! — вскрикивает она, когда прибивает мне запястье.

Дверь тут же распахивается и зареванная Соня, вцепляется в мою ладонь:

— Прости! Я не видела, что ты руку подставил, — будто оправдывается. — Очень больно?

А я пошевелиться не могу. То, с каким трепетом и волнением она осматривает мое запястье, вынуждают меня надеяться, что она чувствует ко мне то же, что и я к ней.

А что я чувствую?

Кажется, я сам еще не понял. Это как болезненная зависимость. Если ее нет рядом, я будто включаю энергосберегающий режим и начинаю жить на автопилоте.

Вижу, что на все еще плачет. Безвольно протягиваю к ее лицу руку и осторожно стираю с раскрасневшейся щеки слезу.

— Ну же, ангел, не плачь, — я едва ли не физическую боль ощущаю, когда смотрю на нее вот такую.

Какое-то бессилие одолевает, когда я думаю, что она плачет из-за меня.

— Какой же я ангел? — грустно усмехается. — Я в жизни-то особо ничего хорошего не сделала. А вот ты…

Она снова всхлипывает, и я больше не в силах этого терпеть. Шагаю на нее, вынуждая вернуться в тесную кабинку, и прикрываю за нами дверь:

— Ты из-за меня опять плачешь? — строго спрашиваю. — Что я теперь сделал не так? Это из-за того что я сказал при твоем отце, что не ту сестру выбрал?

Мотает головой, даже не поднимая на меня взгляд, и продолжая держать меня за руку. В мою ладонь падает очередная слеза.

— Ну же, Сонь. Тут только ты и я, скажи уже, что тебя так расстроило? — прошу я. — Чтобы я больше не повторил этого.

— Это не из-за тебя, Ром. Т-ты… — с усилием проглатывает слезы, — ты такой хороший.

Теряюсь. Чего это она вдруг?

— Просто, — продолжает тихо, и я весь обращаюсь в слух, — я просто так испугалась за тебя.

Испугалась? Что-то я туплю. Очевидно, это ее странное поведение на меня так влияет, что мозги совсем отказывают.

— Чего испугалась? — подталкиваю ее. — Из-за того что руку прищемила что ли?

— М-м, — опять головой машет.

Поддеваю ее подбородок пальцами, вынуждая ее поднять на меня свои заплаканные глазищи:

— Скажи уже, Сонечка. Что случилось, что ты так плачешь? Может, болит что-то?

Вижу, как у нее подбородок дрожит:

— М-можно… — шепчет почти одними губами, — я тебя на минутку всего обниму?

Кажется, у меня даже рот открылся непроизвольно от удивления.

Она еще спрашивает?! Не можно, а нужно. Мне это просто как воздух необходимо! Да и желательно не на минутку, а на всю жизнь.

Не дожидаясь моего ответа, она вдруг юркает ко мне, обвивая своими руками мой торс. Зарывается мокрым лицом мне в шею и льнет всем телом.