Его среди нас нет

Елизавета Петровна приподняла очки, посмотрела на внука. А Сережа, очки никогда не носивший, опять (как и всегда) удивился про себя, почему они никуда не падают, находясь в таком ненадежном, почти невесомом положении, а именно на лбу.

Вот о чем ему действительно хотелось бы спросить. И, конечно же, он не спросил. Не решился на этот «слишком детский» вопрос.

И бабушка тоже не решилась рассказать Сереже, чем она занимается. Почему? Да просто испугалась, что над ней посмеются. И потому начала свою речь с наступления, с уже хорошо известной в семье темы — как Сережа (словечко «Крамс» Елизавета Петровна с некоторых пор произносить не решалась), как он сильно изменился в последнее время.

— Люди, если ты заметил, делятся на тех, которых мы понимаем, и на тех, которых мы не понимаем… Чувствуешь иной раз: человека-то много, а что он такое, зачем он? Вот и я последнее время никак не могу соединить твои поступки в какую-то систему.

Сережу удивила неожиданная простота и правильность этого наблюдения.

Только не надо, как бабушка: раз ей что-то непонятно, так она сразу уж с каким-то недоверием, чуть ли не с подозрением. А ты возьми да разберись — куда лучше будет!

…Тут в скобках стоит заметить, что сам он разбираться в бабушкином поведении и не собирался…

Елизавета Петровна, между прочим, еще что-то сказала, Сережа ее не услышал. Хотел было попить чайку, но, чтобы не увязнуть в разных там дискуссиях, ушел из кухни. Оглянулся — бабушка еще смотрела ему в спину, а сама уже готова была дальше листать учебник истории.

— Родители письмо прислали, — сказала она, вспомнив. — Пишут, все хорошо. Задерживаются.

— Ладно, — кивнул Сережа. — Я после почитаю.

И больше, между прочим, Сережины родители в этой книжке не появятся… Так зачем же они вообще появлялись? А вот зачем — чтобы мелькнуть, а потом исчезнуть. Чтобы другие родители, взглянув на них, могли с удовольствием сказать: «Нет, нет, мы не такие!»

Сережа сел на диван перед пустым, темным экраном телевизора. Не мог понять, но отчего-то ему было вроде как не по себе. Без всякой видимой причины. Так бывает, когда проснешься поутру, выглянешь в окно, а там пасмурная темнотища.

Вернее всего, ему было неспокойно и грустно от случившегося вдруг одиночества. Если так можно сказать, общего одиночества. Учительница в кафе, Таня у себя в квартире, родители в Академгородке, бабушка на кухне, он здесь, перед серым и холодным телевизором. И каждый сам по себе. По-настоящему никому до другого дела нет.

Так он сидел пригорюнившись. И немножечко он, конечно, был прав. Но в основном все-таки он был не прав!

Такое состояние, когда грусть словно сама собой и непонятно почему начинает распускаться в тебе, такое состояние долго продолжаться не может. Если б, скажем, зуб болел, это другое дело, тут вздохи из тебя вылетают целыми толпами — как призраки из английского замка. А беспричинно?.. Да что я вам, кисейная барышня!

Опять же дела, уроки…

Да и потом, он жил не просто так, а посреди детектива. На следующее утро его перед школой остановила Таранина. Не красавица вообще-то. Но и не мымрочка… Из шестого «Б».

— Возьми записку. Только не болтай, пожалуйста! — И ушла словно бы сердитая.

Сыщик получает рану в сердце

Сережа поскорей сунул записку в карман. В его жизни таких записок еще не было! И долго он никак не мог найти случая, чтобы ее прочитать. Без конца кругом толокся праздно-любопытный народ. А во время урока — Таня: сразу заинтересуется!

Тане говорить про записку он не хотел. И побаивался.

Наконец уже на третьем уроке, на математике, он отпросился у Розы Григорьевны «выйти», чем удивил весь класс и Таню, конечно, тоже. Ведь с некоторого возраста человеку уже неудобно громким голосом проситься в туалет.

Сережа выходил из класса под молчаливый хор тридцати пяти взглядов… А что поделаешь!

Зато в коридоре он смог в свое удовольствие развернуть таинственный клочок: «Крамской! Нам надо поговорить. Найди меня. Марина Коробкова».

Из шестого «Б» Коробкова! Кто ж ее не знал! У нее отец какой-то журналист, не то писатель. Он выступал на общем утреннике, помнится, классе в четвертом. И странно как-то было смотреть на него: взрослый дядька, а стихи сочиняет! Такого мнения, кстати, придерживался не только Сережа.

А может, им просто обидно стало, что Коробкова не из их класса, а из параллельного злосчастного «Б».

Но так или иначе с тех пор многие заметили, что Марина эта — симпатичная.

Сережу, который из-за своего воспитания был от таких вещей весьма и весьма далек, записка привела в сильное волнение. Быть может, он даже побледнел, только не было возможности это проверить. А руками, сколько их к лицу ни прикладывай, ничего не определишь.

Но что было бесспорно, обидные Танины слова «ты не понадобишься мне дня два» обернулись теперь неожиданной удачей. Сразу после звонка он, не спросившись, не сказавшись, помчался на первый этаж, где при входе висела пара больших зеркал. Но вовремя испугался, что кто-то его увидит за столь постыдным занятием.