Его среди нас нет

А происходящее имело очень простое объяснение: Таня вела себя неожиданно, начальственно, жестко. И все первое время перед ней терялись. Но ведь жесткости научиться нетрудно. Жесткость — это не то что доброта, здесь все ясно: кто смел, тот и съел.

И сейчас Самсонова оказалась «смелой», потому что у нее был план продолжения войны — у нее, а не у Садовничьей.

— Будет тишина? — сказала Лида. Вернее, она крикнула. Но очень спокойным, внятным и потому особенно властным голосом.

Хороший прием, подумала Садовничья, надо запомнить. А Самсонова уже без всякого крика продолжала:

— Обыск не нужен. Я знаю, кто это сделал. Я догадалась! Я думала, он сам признается… Может, все-таки ты сам признаешься, Крамской?

Один, у самого края

И сразу какая-то тяжесть придавила его к стулу, он даже опустил голову.

Это была тяжесть человеческих взглядов. Весь класс смотрел на него… Если он сейчас не поднимет голову, они подумают… Но они уже и так подумали: то ими Таня командовала, то он сам, то Тренин, то Лидка Самсонова. И теперь им стало уже все равно, кому подчиниться.

Когда Сережа все-таки поднял голову и встал, он увидел, что его дела плохи.

— Я этого не делал.

— А у меня есть доказательства! Вы помните или нет, что у меня вчера голова заболела на физкультуре? И я его послала в класс за портфелем, и он долго не возвращался, а пришел — какой-то нервный был. А потом у Вари Мироновой пропали деньги. И появилась эта половина странички из журнала!

Тут Крамской почему-то вдруг покраснел. Тренин, который заметил это, подумал: «Сейчас признается… Интересненько будет!»

Таня Садовничья твердо знала: это не Крамской! Слишком она хорошо изучила его. Да нет, он абсолютно не преступник! Но сдержала себя: ничего-ничего, надо проучить. Потом она его вытянет из трясины. И чтоб он запомнил, кто его спас! А пока…

И сразу она избавится от этого позорного обыска, от Тренина, с которым она тоже посчитается. Может быть, даже и при помощи Крамского. Только это все позже.

— Что же ты молчишь, Крамской? — сказала Таня, становясь рядом с Самсоновой. — А я тоже помню. Верно, Лида! Он когда вбежал с твоим портфелем, он какой-то был неестественно запыхавшийся.

Она смотрела Сереже прямо в глаза.

— Эх, ты, — сказал Сережа со злостью и обидой, — я же все время был твой помощник! Значит, и тебя надо подозревать! Других топишь, а сама уже потонула.

Растерянность мелькнула в Таниных глазах, она удивленно нахмурила брови.

— Точно! — крикнул Тренин. — Правильно! Мы ее тоже проверим. Что нам, тяжело? — Он улыбнулся. — А ты, Корма, и сейчас волнуешься. Не только вчера, когда с портфелем.

— А ты бы не волновался, да? — закричал Годенко. — Когда тебя вором подозревают!.. Я его знаю, Серегу-Корму. Да что, мы его все не знаем? Это не он!

— А пусть доказательства приведет! — крикнул Тренин.

— Не надо никаких доказательств. Даст честное слово, и хорош! — После этого Годенко отвернулся к окну, словно ему было стыдно здесь находиться.

Слова эти были так просты и так ясны, что… что многим сделалось не по себе: да как же они мне самому-то в голову не пришли? Воскресенский Алеша даже встал, пошел по проходу к Годенко.

Но сам Сережа не услышал этой перемены в классе. Да и трудно что-нибудь услышать, когда тебя так оглоушат.

— Успокойтесь, — сказал он с презрением. — Есть у меня доказательства!

Ведь у него действительно был железный свидетель — Маринка Коробкова.

И тут… О господи! Как же он мог позабыть! Померкнувшим взором Сережа посмотрел на часы. В конце второй переменки в руки ему посредством тайной почты попала узкая полоска бумаги: «2 ч. 30 м. у к/т «Горный». М. К.».

Сережа не любил слово «свидание», оно казалось ему каким-то пошлым. Каким-то неприятно взрослым. Вообще вся эта так называемая «любовь» до недавнего времени ему не нравилась. Он старался не смотреть на нее по телевизору, как любят некоторые, и даже, пожалуй, многие.

Теперь все стало по-другому. И никогда еще он так не стремился на это — эх-хе-хе! — свидание.

До которого оставалось всего двенадцать минут!

А до «Горного» — если всю дорогу бежать — не меньше минут семи!

И невольно Сережа пошел к двери, вовсе не думая о том, что ему сейчас скажут или крикнут.

— Ты куда рванул, дружок?

— За свидетелем! — Он уже почти слышал, бежит, громко дыша: это ведь невозможно, чтобы Маринка пришла первая!

— Тихо! Сперва обыск, а потом можешь катиться за свидетелем. — Его схватили. И так подло — прямо за шиворот.

Сережа замер на мгновенье и вдруг услышал, как тренинская рука отлетела, словно сделанная из веревки. Обернулся — Таня стояла между ним и Трениным, готовая к ответному удару.

Быстро они переглянулись. Зачем же ты это сделала, Садовничья Татьяна? Защитила своего врага… Зачем?

Человек пять, новоиспеченная тренинская ватажка, повылезли из-за парт. В их медленных движениях сквозила нерешительность. Но и угроза.

«Драться, — с тоской подумал Сережа. — Только хуже время потеряю!» И отступить не мог. Ведь теперь и он защищал Таню, не только она его. Снова посмотрел ей в глаза. Таня едва заметно кивнула… В сущности, одними ресницами: начинай!