Его сбежавшая невеста

И не важно, что в итоге был бы взрыв, боль, что теперь вечный мой спутник полное опустошение, словно в один момент мне отрезали руки и ноги. Наверное, поэтому перелом ребер и ноги не кажется таким страшным. Страшным кажется, что я хочу еще раз все испытать, потому что боль лучше ничего. Ад лучше пустоты.

— Ну как ты тут, — сбоку слышится голос Кирилла. Неуемный. Вот нечем ему заняться. – Все лежишь? У тебя, поди, срослось уже все.

— За три дня?

— Ну, встал же ты на ноги, хотя был инвалидом, — берет он стул и садится верхом, укладывая руки на спинку, а взгляд вперивая в меня. – Долго будешь умирать?

— А ты хочешь помочь мне закончить это бессмысленное занятие?

— Ну уж нет. Ты мне живой нужен.

— Я тебе еще вчера сказал. Перепишу все на тебя. Дома у меня теперь нет. Семьи нет. Ничего нет.

— Ну, учитывая, что ты набросился на мать Рашида, тебя тоже не могло быть. Бой устроили похлеще чем на ринге.

— С этой сукой? Я ее даже тронуть не успел.

— Зато Рашид тебя хорошо успел. Еле оттащили.

— Зря. Ты нашел их? Куда он ее отвез?

— Я не знаю. Только знаю, что в доме работают его люди. Полный снос планируется.

— Все равно их найду. Убью обоих. Мне все равно больше нет ради чего жить.

— Долбоеб ты. Думаешь, Ева была бы рада, что ты снова как амеба? Думаешь, она бы хотела, чтобы ты мстил?

— Ева? Евы нет! – поднимаюсь. – Нет ее, понимаешь! Потому что эта дура поверила суке! А сука ее убила! И сына моего убила! И не лезь ко мне со своим позитивом! Клоун! Потому что нет в этом нихера позитивного! Веселого! Дерьмо это, понимаешь?! Дерьмо!

— Слушай, мне жаль… Правда, но жизнь продолжается.

— Скажешь мне об этом через три года, а не через три дня. Теперь свали на хуй. И сестре моей скажи, чтобы не приходила. Увижу – задушу.

— Тебе сказали…

— Да уж, мне сказали, что это она сдала Рашиду, где Ева. А ты сказал ей.

— Я не специально…

— Когда трахаешься, рот на замке держать надо. Особенно с моей сестрой.

— Да подслушала она.

— Все. Закончим. Уйди, Кир. Реально тошно ото всех. И от себя тошно.

— Харитон, ну ты ведь даже не знал их толком…

Это стыло последней каплей. Я, несмотря на жгучую, уже даже привычную боль, буквально сорвался с кровати, чтобы кулак вбил наконец этому придурку истину. Да так, чтобы тот со стула свалился.

— Они моя семья! Моя, блять, семья! А я убил их! Убил, как ты не поймешь! И другой у меня не будет! Никогда не будет!

Кирилл ушел, а я свалился с ног, потом еще пол дня слушал причитания врача, что я отстрочил свое выздоровление.

Сестра все равно приходит. Все равно ноет, мол, не думала, что сложится все так, а я не сдерживаюсь. Набрасываюсь и прижимаю к стене.

— Я даже не знаю, как ты, тварь, связана с этим уродом, но жива еще только потому, что моя сестра. Мне не нужны твои сожаления, извинения и просьбы. С этого момента ты сама по себе. Я уже заблокировал все карты. Ты, кажется, любила подрабатывать проституцией, теперь мне плевать на это. У меня больше нет сестры.

— И все только из-за шлюхи, с которой провел две недели?! Ради нее ты готов отказаться от родного человека?

Я буквально вбиваю ее затылком в стену, уже не чувствуя боли собственных ног и ребер.

— Родные люди не предают друг друга. Родные люди стоят друг за друга горой. Ты мне не родной человек, ты родственница. Это такие люди, которые прекрасно живут на расстоянии. Свали нахуй, пока я тебя не придушил.

— Харитон. — Вот теперь она реально пугается. — Ты не все знаешь. У меня не было выбора. Правда. У меня давно нет выбора… Я скажу тебе, если ты выслушаешь.

— Нет, Вероника. Теперь твои проблемы — это твои проблемы. Теперь твоя жизнь и твои долги меня не касаются. Все, — отталкиваю ее к двери и хватаюсь за стену.

— Харитон, пожалуйста!

— Пошла вон! — бросаю стул в дверь, чуть-чуть не задевая сестру. Сестру, которая тоже не захотела поделиться со мной своими проблемами. И Ева не захотела. Потому что я не решаю чужих проблем. А только создаю новые.

Силы покидают окончательно, в груди ком размером с атомную боеголовку, которая вскоре оставляет внутри лишь одну сплошную зиму.

Почти теряю сознание, слушая топот ног, звук медицинских аппаратов, беспокойные голоса, а затем чувствую, как все медленнее и медленнее бьется сердце, как сгущается в сознании туман, как пустота тянет ко мне руки, приглашая в спокойный мир, где нет боли, нет страданий, ответственности, любви. И словно сквозь толстое стекло различаю ласковый, нежный шелест листьев. Именно таким я помню голос Евы. Мягкий, шелестящий. Особенно в моменты, когда она отдавалась мне, когда шептала, что любит. Еще восемь лет назад, еще несколько дней назад. И как я только мог не узнать этот голос. Он, словно вихрь листвы в теплый осенний день, окутывал меня. В тот единственный день, когда мы с родителями и сестрой оказались в парке вчетвером. Просто гуляли, а мы с Никой собирали охапки листьев и бросали их друг в друга. Это был самый счастливый мой день. Единственный нормальный день, когда я чувствовал себя частью семьи. А на следующий день матери не стало. И Евы не стало.