Его нельзя поджигать

Сквозь раздражение Юлии пробивается неустанный рефрен, лейтмотив ее мигрени - ожидание. Обращенная обнаженной спиной к окну, тщетно пытающаяся согреть ее лучами пораженного раком Солнца, она не поворачивает головы к улице, будто боится того, что может случиться каждую минуту, - она почти уверена, что случится. Предчувствие неожиданной катастрофы. Она в этом не одинока, это обычный недуг эпохи. Каждый боится потерять свой уютный футляр. А такая потеря грозит непрерывно, висит над каждым. Чем лучше и увереннее жизнь, тем и угроза больше.

-Нам есть что терять, поэтому мы и боимся, - думает Юлия.

Всем своим существом она ощущает, что это наступит вскоре, возможно, через мгновенье. Но она не поворачивается к окну, не смотрит в пропасть с высоты сотого этажа - ее удерживает суеверный страх. Впрочем, если бы она даже смотрела, если бы высунулась при поддержке почти неосязаемой, но очень прочной защитной сетки, то никак не увидела бы профессора Натана Бронкса, наблюдающего за ней с высоты 120-этажной башни своего института.

Она ощущает на себе его настойчивый взгляд, но прямой контакт с ним невозможен. Лазерные линзы нацелены на макушку ее головы сквозь окно, отдаленное на два километра воздушного пространства.

Натан доволен прибором - он сам его изобрел.

Лазеры отбрасывают образ белокурых локонов на цветной объемный экран, и можно в любой момент увидеть светлые, измученные мигренью, затуманенные от страха и ожидания глаза Юлии.

Профессор Натан Бронкс извлекает из небольшого футляра нечто вроде ружья, собирает это "ружье" из нескольких частей. Конечно, он ничего не завинчивает. В эпоху Юлии и Натана болтов уже нет. Отдельные части соединяются в единое целое посредством электрических полей, другие крепления не нужны. Наконец ученый приставляет ствол к прикладу, заряжает магазин, размещает ружье-излучатель на эластичную подставку и начинает наводить оружие на выбранный объект. Он целится, вглядываясь в экран, на котором теснятся извивающиеся горизонтальные линии.

Когда макушка Юлии оказывается наконец в самом центре экрана, зажатая в переплетениях линий, образ стабилизируется и начинает расти. В воздухе перед окном появляются сильно увеличенная верхняя часть спины Юлии, ее гибкие плечи, родинка на шее, локоны, громоздящиеся все выше под действием магнитного гребня. Картина растет, охватывает весь вид в окно стодвадцатого этажа.

Хорошо различимы расширяющиеся и сужающиеся отверстия пор - кратеры на розовой коже Юлии, волосы, каждый из которых выглядит толстой веревкой, Кажется, будто можно за них ухватиться и, как на лианах, раскачаться и вскочить на самый верх горы натуральных белокурых волос...

Но вот в лаборатории темнеет. Поле зрения скачком перемещается внутрь головы. Пористые, как сыр, стены костей, циклопические черви мозговых извилин, во вспышках и величественном движении, медленно свивающиеся и развивающиеся, пульсирующие, озаренные красноватым светом, просачивающимся из разветвленной сети кровеносных сосудов.

Натан ускоряет процесс.

Прибор переносит его по ту сторону головы, Натан отдаляется, разворачивает объектив... и вот уже в воздухе висят голубые глаза Юлии, затуманенные болью. Одни лишь огромные глаза.

Натан улыбается. Ее глаза проясняются. В них улыбка, хотя и не видно губ. Он горд за свое мастерство.

- Неужели у тебя получится? - слышит он ее шепот.

Это Юлия. Натан хорошо ее знает, он понимает, что в ней больше любопытства, чем чувства к нему. Но он радуется, что сумел ее заинтересовать.

- Получится, - отвечает он шепотом. - Потерпи капельку.

Он рассчитывает на ее напряженность, ее растущее нетерпение. "Это мои козыри", - думает он. Картинка отодвигается и снова преображается. Глубины сознания Юлии; но вместо ее ощущений и мыслей телепрограмма, принимаемая мозговыми рецепторами девушки. Зигзаги боли нарушают целостность передаваемого спектакля, будто кто-то острым ножом вырезал из живой картины большие участки, будто уничтожал эту картину. У полураздетых танцовщиц пропадают головы, груди, ноги, фразы текста рвутся, лишаясь смысла.

"Что читает он в моих мыслях? - размышляет Юлия, - Неужели знает все, что я о нем думаю? Впрочем, он должен знать и так, я же не скрываю своего мнения..." Но она немного побаивается - ей хочется, чтобы он не знал всего, чтобы не просвечивал ее столь основательно. Его техническое искусство пугает ее и отталкивает. Этих чувств больше, чем удивления и любопытства. Впрочем, слабовато разбирается в этом профессор Натан Бронкс.

Бронкса радует сюрреализм собственного изобретения.

Он старается успокоить изображение; если это удастся, значит, он вылечил у Юлии головную боль. Еще один козырь: оказывается, актриса, хотя и разыгрывает перед компьютером нелюбовь к лекарствам, приняла изрядную дозу антидолора; следовательно, хватит ничтожного толчка, чтобы боль исчезла.

Он усиливает излучение.

Ствол начинает нагреваться. Нужно остановиться. Проклятые ограничения техники, в которой тысячи чертей и ангелов толпятся на крохотной булавочной головке, думает Бронкс. Таковы пропорции моего ремесла.