Его не звали, но он приперся

– Забываеш-ш-ш-ш-шься, живой. – Все еще негромко проговорил монстр, даже не попытавшись меня атаковать, чем только окончательно уверил в том, что я оказался прав.

– А я вот думаю, что нет. – Скалюсь так, что моя улыбка грозит стать шире, чем у моего собеседника. – Раз я еще живой, то ты почему-то не можешь нас атаковать. Напрямую. Словно тебе нужно разрешение на то, чтобы сразиться с нами или натравить на нас своих тварей. Так я еще раз повторюсь: в чем твой резон, прозрачный?

На какой-то миг мне показалось, что он таки на меня кинется, буквально на куски разорвав. Ненависти в нем было столько, что хватило бы на целый взвод энгримаринов. Но он не напал, вместо этого едва не прорычав ответ, причем голос его все так же шел со всех сторон, меняясь с почти детского и хрустально-чистого до хриплого баса, высокого женского визга и еще тысячи разных вариантов.

– Будьте вы все прокляты! Жрец, ненавистный, мерзкий, гнусный Истинный Жрец, будь он навечно забыт и похоронен, Каарея! Бог сделок и соревнований никогда не был силен, я оставил его слугу напоследок, сильная душа, сильная была бы нежить, ненавижу, ненавижу, ненавижу!!! Он что-то сделал со всем подземельем, гнусный, гнусный, гнусный жрец! Я не могу его покинуть, не могу, сотни лет прошли, не могу, будь они все прокляты!!! Я не могу, не могу, не могу убить, сожрать, поглотить тебя, живой, не могу! Только предложить соревнование, и только такое, в каком у вас будет шанс на победу. Ненавижу, ненавижу, ненавижу, нЕnаbИжУ!!!

Вот теперь уже верю, действительно верю. Даже если он солгал о том, что может выставить против нас только тех, кого мы имеем хотя бы теоретические шансы победить, то о невозможности на нас напасть он явно не лгал. Мы ведь еще живы.

– А чего мы тогда вообще тут стоим. – Едва ли не смеюсь. – Мы можем просто уйти, и ты не имеешь права нас остановить, не так ли? Потому и завлекаешь порталом, обещая с три короба, лишь бы только получить формальное разрешение. Да и «возможность победить» тоже можно по-разному интерпретировать. Соотношение один к ста, например, тоже вписывается в подобные рамки.

Тварь вообще перестала шевелиться, словно зависшее на компьютере изображение, став полностью статичной и неподвижной картинкой, памятником самой себе. И снова чудище заговорило, но теперь в голосе не было никаких чувств и эмоций, только вековое спокойствие и равнодушие того, что уже давно умерло. Почему-то от подобного было куда как страшнее, чем от излучаемой в пространство нечеловеческой злобы:

– Вы не уйдете. Не сможете. Я не могу помешать вам отказаться и уйти, но я обрушу и перекрою все проходы, кроме того, что ведет в центральное водохранилище. А там уже не будет разницы, сразитесь вы с моими куклами, или с разбуженным вами некрошогготом. Это мое место, моя крепость и только я решаю, когда ее можно будет покинуть.

Внимательный взгляд отсутствующих глаз не покидал меня с самого начала его ответа. А еще я понял, что если эта тварь когда-то освободится, то мое уничтожение будет для него где-то наверху списка «сделать в первую очередь». Может быть, не на первом месте, но в десятке точно.

Отбросив в сторону шутки и домыслы, остается очень неприятная реальность – он нас поимел. В том, что эта тварь действительно может перекрыть нам дорогу, я даже не сомневаюсь. Может, оно и вправду не имеет власти достаточной, чтобы просто затравить нас нежитью, но уж поломать туннели ему точно под силу. Слишком уж уверенно оно говорило об этом. И да, я принципиально отказываюсь считать это говно мужиком, что бы оно само о себе ни думало.

– Ладно. – Стараюсь добавить в голос побольше обреченности, а потом всячески ее скрыть. – Выпускай своих кукол резиновых, посмотрим, что с ними можно сделать.

Он и выпустил, открыв прямо в стене тайный проход, через который в зал вошли противники, которые, как он считает, были достаточно честными, чтобы у нас были шансы. Ага, один к ста, вы не ошиблись.

– Тин, Ганс. – Из-за спины заговорил почти забытый мною на нервах Лосий. – Знайте, я горжусь тем, что знал вас и сражался с вами бок о бок. Это были, пожалуй, худшие, но самые захватывающие дни в моей жизни.

– Угу, паря. Ты, канеш, вел себя как мудак временами, и одеваешься как петух [1] какой-то, а ты, Тин, вообще тайницкий ублюдок, но знайте, мужики, круче вас корешей я не встречал. – Только Ганс может совмещать трогательное боевое прощание и стиль общения средневекового колхозного гопника.

– Так. – Прерываю поток пафоса, следом за которым, по всем канонам, должна идти героическая смерть. – Вы вон того, самого крайнего слева, видите? Так вот, можете ему сказки рассказывать, танцы танцевать, очко подставлять и еще что-то придумывать, но его берете на себя. А остальным займусь я сам.

Мой палец действительно указал на самого крайнего противника – закованного в тяжелые латы мертвеца, явно являвшегося тем еще троллем даже до становления умертвием. Огромная туша была крайне надежно бронированной, но, как подсказывало ясновидение, оставалась очень неповоротливой для своего тридцатого уровня.