Египетский манускрипт

Гости молча распределились по креслам; Олег Иванович и доктор с удивлением увидели на маленьких столиках карточки с именами гостей. Столики эти, украшенные парой бокалов – пока пустых, – стояли перед каждым из кресел, и Каретников нахмурился, увидев, что перед крайне правым нет ни столика, ни таблички. Он понял, для кого предназначалось кресло, и ему не понравилась эта догадка – Никонов, хоть и тяжелораненый, был все-таки жив. Пустое кресло слишком уж напоминало принятый в его времени знак: стакан, накрытый ломтиком черного хлеба.

Последним в своем кресле устроился Корф; неслышно ступая, за его спиной возник Порфирьич. Денщик поставил на столик перед бароном небольшой медный гонг с изящным молоточком на длинной костяной ручке – и растворился в полумраке.

Выдержав приличествующую случаю паузу, барон легонько стукнул молоточком по бронзовому диску – зал наполнил бархатный, гулкий звон. Каретников вдруг обнаружил, что они и не заметили, как подкрался вечер: ни свечей, ни газовых рожков никто зажечь не озаботился, и теперь зал освещался только пламенем камина.

– Итак, друзья мои… – Голос барона, казалось, был столь же бархатным и значительным, как растаявший звук гонга. – Не сочтите меня слишком дерзким за то, что я взял на себя смелость собрать вас здесь. Все мы – серьезные, уверенные в себе мужчины (Яша криво улыбнулся, но не посмел даже шевельнуться), и все мы, в силу разного рода обстоятельств, оказались причастны к некой тайне. А посему – полагаю уместным как-то определить наши с вами отношения и решить, что мы собираемся делать дальше. Поскольку, согласитесь, причастность к такого рода тайне накладывает на нас немалую ответственность…

Слушая барона, Олег Иванович изо всех сил пытался сохранить в себе остатки иронии, с которой он поначалу воспринял весь этот «масонский» антураж, – и отрешенно понимал, что эта попытка безнадежно проваливается.

«Вот что значит – кровь, – отрешенно думал он. – Сделай то же самое я или Макар – это выглядело бы клоунадой, неумной театральщиной, и не более того. А вот у барона все получается так же естественно, как дыхание. Наверное, необходимы все эти десятки поколений предков с их замками, рыцарскими гербами (Корф ведь, кажется, из Курляндии?[90]) чтобы то, что мы стыдливо именуем пафосом, превращалось в аристократизм. Причем не показной, а вот такой, не вызывающий сомнений даже у таких прожженных насмешников, как мы с Каретниковым…»

«А Олегыч-то поплыл… – думал Каретников, слушая Корфа. – Смотрит, не отрываясь, на барона, как студент на любимого профессора… Это, пожалуй, плохо – вроде бы взрослый, серьезный мужик, порой даже жесткий – а поди же ты! Значит, недостаточно жесткий; да и поплыл он не сейчас, а много раньше – когда осознал, что «хруст французской булки» доступен теперь в любом количестве и, что немаловажно, без особых усилий. Требуется лишь войти в портал – и на тебе: все преимущества расслабленной, удобной (в смысле «роскоши человеческого общения») жизни конца девятнадцатого века. Но без сопутствующих неудобств, вроде туберкулеза и антисанитарии. А что? До ближайшей революции еще почти двадцать лет; с учетом его возраста – можно не брать в голову. Значит – двадцать лет заведомо мирной, увлекательной жизни, в которой ты занимаешь место то ли графа Монте-Кристо, то ли доктора Фауста. И жизнь вокруг – та, о которой мечтал, жизнь! И как вспоминать, скажем, безобразия наших девяностых, да и нынешние волчьи нравы – после такого вот викторианского путешествия? Страшный сон, жуть, морок…

Здесь, конечно, своей грязи хватает – и двенадцатилетние проститутки, и люди, ночующие на тротуарах, и беспросветная нищета, и тупость чиновного быдла. Но разве у нас этого мало? Вот точно того же самого? И потом – всегда можно отвернуться, не обратить внимания. Это же так просто – отвернуться. И – ничего не трогать, оставить все как есть. Соблазн, что и говорить…»

Час назад Каретникову позвонил взмыленный Яша и отрапортовал, что все в порядке, Семеновых они встретили; да, еще Корф затеял какое-то совещание и просит срочно прибыть. Каретников зашел в ординаторскую, потом навестил Ольгу, вторые сутки не отходящую от Никонова, и направился вниз, на парковку возле главного корпуса больницы.

Каретников так и не успел толком поговорить с приятелем – не считая нескольких слов, которыми они перебросились в пролетке, по пути на Маросейку, к клубу Корфа.

«А Олегыч так и не стал заезжать домой – ну, то есть в наше с ним время, – отметил доктор. – Тоже, между прочим, сигнальчик… И еще вопрос – где у него теперь дом? То-то он Корфа заслушался…