Эгипет. Том 1

«Mon Empereur,[449] — шутливо начинал Крафт. — Я отбываю на заре. Честно. Корабль отправится с первыми лучами солнца после всенощной качки в порту из-за какой-то мелкой неполадки, о сути которой нас в известность не поставили. Бони, я знаю, что это чертовски дороже дешевых и популярных воздушных перелетов. Я это знаю и отплачу сполна. Что тебе привезти? Ах да, разумеется. Но за тем ли мы едем в легендарные страны? Не лежит ли то, чего мы жаждем более всего, на самом видном месте (а должно лежать!); и найдем мы его не в каком-нибудь экзотическом уголке или драгоценном ларце, а не далее как на собственном заднем дворе. Именно так и будет. Но все же, все же. Как хорошо бы в конце концов найти хоть одно сокровище не в собственном сердце, но во внешнем мире — то, что можно взять в руки, недостойные этой чести: великолепие, предназначенное лишь для тебя одного».

Эти два листочка Бони вложил в груду бумаг на коленях в соответствии с датой и взялся за следующее письмо. Уже не в первый раз он пытался прочитать все подряд, раскладывая письма всеми возможными способами, в том числе и так, как сегодня, — сортируя по времени написания. Он перекладывал их с места на место, но его не оставляло чувство, сходное с тем, что испытываешь, раскладывая пасьянс, — когда карты идут одна за другой, все замечательно и уже кажется, что пасьянс сойдется, как вдруг — последний туз спрятан за последней королевой червей, а под ней прячется последний король пик, прячется, прячется.

Следующее письмо отправлено из Вены несколько недель спустя.

«Габсбурги и вправду владели кой-какими хорошими вещицами. Некогда в Гофбурге хранился тканый хитон, разделенный или, вернее, не разделенный воинами, бросавшими жребий у подножия Креста; и Копье, коим Лонгин пронзил ребра Христа,[450] ставшее столь же непременным атрибутом германских легенд, как и более знаменитая Чаша. И, еще важнее, — единственная частица тела Иисуса Христа, оставшаяся на земле после Вознесения. Угадай, что это. Да! Кусочек Его крайней плоти, отрезанный моелом, святым Симеоном,[451] что прожил долгую жизнь лишь для того, чтобы совершить этот подвиг и вскоре после того опочить. Какова же судьба реликвии? Подобно Граалю, она то появляется, то исчезает; ее ищут; она является в видениях; говорят, что она находится в той или иной изумительной, инкрустированной драгоценными камнями раке. Ей посвящено не так уж много книг, сравнительно с Граалем. Монахиня-мистик Хильдегарда Бингенская[452] не только видела, но и пробовала ее в своем видении: она была положена в рот монахини, как гостия (ведь это же Тело Его), и, по словам визионерки, оказалась сладка, точно мед. Я ничего не сочиняю. Антиквары говорят, что почерневший пенис Наполеона время от времени объявляется на аукционах — его обычно именуют «сухожилием», но все, конечно же, знают, что это на самом деле. А чем бы вы хотели завладеть, Mon Empereur? Думаю, в этом нет никаких сомнений, а?»

После долгих раздумий (казалось, мысли Бони доходят до его сознания медленно, как старые водители, которые с возрастом все осторожнее правят машиной; тут уж ничего не поделаешь, приходится ждать) он бросил это письмо в кучу у своих ног.

Следующее пришло тоже из Вены — возможно, из того же путешествия шестьдесят седьмого, хотя первый листочек с датой затерялся:

«…или же агатовая чаша, некогда принадлежавшая Фердинанду I. Многие полагают, что это и есть Святой Грааль. Заинтересовался? Не думаю, что это так, но будет совсем несложно проверить справедливость моих подозрений. Фердинанд вые привез в Европу из Константинополя тюльпаны и лилии. Так сказано в моем путеводителе. Сегодня пойду в Гофбург, погляжу, что мы сможем там найти. Вот только надену пальто — в долине Дуная осенью холодновато. Да, и еще хорошо бы выпить чашечку кофе mil schlag.[453] Охота началась».

Охота, конечно же, была его игрой, но тогда она не казалась такой жестокой, как сейчас: Фонд Расмуссена послал его в путешествие по всем европейским столицам, дабы он обнаружил что-нибудь бесценное и вечное, опознал его и любым способом им завладел. Они с Сэнди посмеивались, рассуждая о том, что можно найти на чердаках старых империй, — запыленное, бестолково помеченное бестолковыми хранителями, но все еще живое, все еще могущественное. Игра. Бони вспомнил (только сейчас и вспомнил, старые воспоминания обрушились на него: так часто бывает в последнее время) — однажды, на убогой научной экспозиции в его школе, он увидел раковину улитки, приклеенную на карточку, где по-латыни было написано ее название; целый год, не меньше, она казалась совершенно мертвой, но как-то весенним днем высунула ножку, освободилась от клея и поползла по стеклянному футляру, оставляя след звездной слизи. Бони видел ее.