Эгипет. Том 1

Оказалось, мир не так уж и мал, он был огромен, беспределен, если измерять его теми исчезающе малыми шагами, которые делает пешеход, да коли на то пошло, велик и для ездока на муле, и в портшезе, и да же верхом на лошади Дорога уходила все дальше, порой она становилась слабо различимой или почти совсем исчезала среди болот и гор, но через какое-то время всегда возникала снова. В какой стороне находится Витербо? А Сиена? Еще один брод через реку, еще один лес (а в нем не зевай, смотри по сторонам, а пальцы так и застыли на рукояти кинжала), а вот и очередной окруженный крепостной стеной город Сиена, Вителло, Чечино — усталому путнику все они кажутся одним и тем же городом, встречающимся снова и снова, как одна-единственная гравюрка, которая в учебнике географии может означать и Нюрнберг, и Виттенберг, и Париж, и Кельн: шпиль, еще шпиль, крепостная башня, струйка дыма, городские ворота, а перед ними застыл, всматриваясь, малюсенький путешественник.

Сперва он отправился на север, ведь все итальянские еретики бежали на север; к последнему из римских мест он прикрепил первое из тосканских, к последнему из тосканских мест — первое из генуэзских.

Он следовал полученным инструкциям, и его передавали от одной семьи другой, из одного прибежища в следующее, никогда не отказывая в помощи; но он не удивлялся своей счастливой судьбе: раньше он не представлял себе, каков мир за пределами Нолы и Неаполя, и не удивился, что в нем оказались добрые, готовые помочь люди.

Чтобы сэкономить деньги, он шел пешком, и за много дней новые рейтузы натерли бедра так, что он чуть не плакал от боли и раздражения. Монахи дали миру только одну полезную вещь — нормальную мужскую одежду, — но никто, кроме них, ее не носит.

Лишь дошагав до Ливорно, решился он сесть на корабль и предстать перед испытующим оком портовых чиновников: Ливорно был вольным портом, и все нации и религии пользовались там свободой. Джордано шел через весь город к докам, глядя по сторонам и дивясь на расписные фасады, изображавшие победу под Сан-Стефано над турками — сцены на домах шли последовательно одна за другой.

Вольный порт. Свобода. Евреи вели свои дела, не вывешивая никаких желтых знаков на своих магазинах и лавочках; в полдень из маленького минарета высовывался человечек в тюрбане и разражался длинной непонятной молитвой: здесь даже туркам позволили построить мечеть для их верующих. Но здесь же на рынке моряки из разных стран собирались для торговли гребцами-невольниками, потому что Ливорно являлся крупнейшим центром работорговли во всем христианском мире: мавры, нефы, турки, греки, дичайшее смешение языков, кто спал, кто плакал, закованный в цепи, — их покупали и продавали на глазах у Бруно. Следуя воображаемой карте, которой снабдил его белокурый паренек из Ватикана, он нашел нужную пристань, назвал нужное имя, и едва сдержал вскрик удивления, радости и страха, когда его проводили на длинную узкую фелюгу, как раз выходившую в море: Avanti signer. Avanti.

Фелюга скользила вдоль побережья, часто причаливая, чтобы взять на борт и сгрузить бесконечно разнообразные товары, бочонки с маслом и вином, мебель, тюки одежды, пакеты с письмами, пассажиров, клетку с воркующими голубями.

(Много лет спустя, в тюрьме, он порой будет коротать время, пытаясь восстановить этот список: бочонки, ящики, люди, порты.) Кряхтевшие гребцы, казалось, отупели от монотонных движений и ослепли от солнца; в полдень судно пристало к берегу в какой-то безымянной гавани, и гребцы уснули где сидели, в тени треугольных парусов, их разномастные тела блестели от пота.

Джордано Бруно, Ноланец, лежал на своей сумке без сна.

Генуя, город дворцов и церквей, веселый и разудалый. Из порта Бруно шел длинными улицами, по обеим сторонам которых тянулись дворцы, недостроенные дворцы и наполовину перестроенные дворцы; и каждый особенный. Он сворачивал вправо и влево там, где велела память; он нашел арку, ведущую в сад палаццо, пересек геометрически правильный скверик, прошел между шеренгами темных кустов, подстриженных в форме зверей (кентавр, сфинкс), спустился в фот с мелодично капавшей водой; там он нашел человека, к которому его направили, смотрителя этих садов, наблюдавшего за установкой фонтана в гроте.

Этому человеку он сказал фразу, хранившуюся в памяти, бессмысленную, но звучавшую вполне любезно. Выражение лица у человека не переменилось, но он протянул Бруно руку.

«Да, — сказал он. — Я понял. Добро пожаловать».

Он завел Бруно в насыщенную влагой прохладную раковину фота, всю обклеенную блестящими камнями, зеркальцами, ракушками, хрусталем. Над мраморным бассейном возвышалась свинцовая статуя; в нее и из нее вели трубы, с которыми возились рабочие, а бог, не обращая на них внимания, смотрел сверху вниз на Джордано: мудрые и лукаво изогнутые брови, скрещенные козлиные ноги.

«Пан», — сказал садовник.

«Да».

«А с помощью воды, поднимающейся по этим трубам и стекающей сюда, а затем сюда, Пан будет играть на своей свирели. На сиринге».