Егерь: заповедник

Потом мы гуляем неподалеку. У нас билеты в театр имени Кирова — в нем сегодня дают «Травиату».

— Вы знаете, что главная героиня «Травиаты» — куртизанка? — с улыбкой спрашивает Вера. — «Травиата» в переводе с итальянского значит «заблудшая».

Я качаю головой — с итальянским у меня явные пробелы.

Павел, выбрав момент, тихо спрашивает у меня кто такая «куртизанка».

Я шепотом объясняю ему и вижу, как лицо Павла удивленно вытягивается.

— Ничего себе!

Я спрашиваю Веру про Глеба.

— Злится, — с улыбкой отвечает Вера. — Ни с кем из нас не разговаривает, и все время ходит мрачный. Так ему и надо!

Я про себя думаю, что выбрасывать протокол, который я составил на Глеба, еще рано. Пусть полежит в ящике стола.

Кажется, я начинаю понимать, что хотел сказать мне Тимофеев. Надо выбирать, к кому относиться с сочувствием — к таким людям, как Болотников и Глеб, или к тем, кто страдает от их подлости и глупости.

Все вместе не получится.

Через дорогу я вижу аптеку и вовремя вспоминаю, что обещал Катерине Худояровой купить лекарства для ее тестя.

— Катюша, — спрашиваю я, — поможешь?

Я протягиваю Кате скомканную бумажку, которую передала мне Катерина.

Мы вместе покупаем необходимое. Катя просит чистый листок и на нем ученическим почерком пишет, как правильно принимать лекарство. Это для Катерины.

Я прячу листок в коробочку с лекарством, а коробочку — в карман пиджака.

А потом мы идем в театр.

Роскошный зал театра полон. Музыканты настраивают свои инструменты. Зрители тихо переговариваются и шуршат программками.

Но вот гаснут огромные люстры, и оркестр начинает увертюру. Чудесная, лиричная музыка Верди плывет над притихшим залом, словно озерная волна.

Я вижу, как глаза Павла закрываются. Он роняет голову, потом вздергивает ее, испуганно косясь на Веру. Хлопает глазами и с преувеличенным интересом смотрит на сцену.

Но вот его подбородок снова упирается в грудь.

Катя насмешливо смотрит на меня.

— Составишь ему компанию? — шепотом спрашивает она.

— Обязательно, — так же шепотом отвечаю я.

На выходе из театра мы быстро прощаемся. До последней электрички всего два часа, а мне надо проводить Катю до общежития. Вера живет где-то на севере Ленинграда. Павел и слышать не хочет о том, чтобы она добиралась домой одна.

— Встретимся на вокзале, — говорю я. — Третий вагон.

Павел торопливо кивает, и они спешат в метро.

А мы с Катей снова садимся на троллейбус — так быстрее.

На вечерних улицах зажигаются фонари. В ушах все еще звучит волшебная итальянская музыка.

— Хорошо, правда? — спрашивает Катя, прижимаясь ко мне.

Мы едем по мосту, а под нами рассекает волны «Метеор». Его широкие квадратные окна ярко освещены.

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Замечательный вечер.

— Ты так и не рассказал, чем кончилась история с жалобой, — напоминает мне Катя.

Я делюсь с ней подробностями.

— Это правильно, — кивает Катя, когда я говорю, что Болотникова исключили из общества. — Так ему и надо!

Я провожаю Катю до общежития. Вахтерша сурово кивает мне — она на посту, и не дремлет. Я одобрительно киваю в ответ.

— Звони, ладно? — говорю я Кате.

У нас уговор — Катя будет звонить в сельсовет по вечерам, ровно в девять. А я жду ее звонка в те дни, когда нахожусь в Черемуховке.

Такая вот сложная система связи в эпоху без интернета и мобильных телефонов.

— Конечно, — кивает Катя. — Знаешь, мне кажется, что я соскучусь по тебе, как только поднимусь в комнату.

— Это вряд ли, — улыбаюсь я. — Там тебя наверняка ждут соседки.

— Правда, — радостно кивает Катя. — Беги, а то опоздаешь!

Я еще раз целую ее. Вахтерша одобрительно кивает — ей нравится наш ответственный подход к маскировке.

А потом я бегу на метро — до электрички остается всего полчаса.

Павла на вокзале нет. Я стою в прокуренном тамбуре, придерживая руками автоматические двери — вдруг он появится в последний момент.

«Осторожно, двери закрываются» — безразлично бормочет динамик.

Ну, Паша! Значит, не успел — или не захотел успевать.

Я улыбаюсь. Молодчина, так и надо!

Двери с шипением закрываются. Электричка медленно трогается.

На всякий случай я прохожу все вагоны от хвоста до головы поезда. Павла нет — точно, остался в Ленинграде.

Электричка почти пуста. Редкие пассажиры сидят порознь друг от друга. Только во втором вагоне весело хохочет компания молодежи. Когда я прохожу мимо, они на секунду умолкают — я для них слишком взрослый, человек из другого, пока еще чужого для них мира.

Я иду в следующий вагон. Сажусь на жесткую деревянную скамейку и прислоняюсь лбом к оконному стеклу. Стекло холодное. Я вглядываюсь в темноту, в которой мелькают только столбы и редкие огни деревень.

Потом закрываю глаза.

Просыпаюсь только когда электричка уже подъезжает к Волхову. Вагон совершенно пуст. Пуст и перрон — я выхожу на него и словно окунаюсь в чернильную темноту, которую не могут разогнать даже редкие фонари.

Несмотря на глубокую ночь, я чувствую себя непривычно бодрым — выспался за два часа дороги.