Егерь: заповедник

— Значит, теперь он думает, что ты ничего никому не расскажешь? И можно безнаказанно обливать тебя грязью? Вот сволочь!

Я не могу сдержать улыбку

— Катюша, ты же комсомолка!

— Ну, и что? Все равно этот Болотников — сволочь!

— Согласен, — киваю я. — Еще какая.

— И что ты теперь будешь делать?

— Есть у меня один план, — улыбаюсь я.

Достаю из ящика стола заполненные протоколы и убираю их в карман.

— Андрей, скажи мне, что все будет хорошо, — жалобно просит Катя.

— Все будет хорошо, — с улыбкой говорю я.

Ночью я несколько раз просыпаюсь. Лежу и слушаю шум дождя, который снова поливает бедную Черемуховку. Капли щелкают по веткам и карнизам, тихонько барабанят в оконное стекло.

Под монотонный стук капель я еще раз перебираю в голове свой план.

Сработает.

Должно сработать, если я хоть немного разбираюсь в людях.

Я улыбаюсь своим мыслям и спокойно засыпаю.

* * *

— Присядем на дорожку!

Катя опускается на табурет. Сидит почти целую минуту с серьезным лицом, потом не выдерживает и с улыбкой вскакивает.

— Я готова.

Машина уже негромко тарахтит во дворе, прогреваясь. Я гружу Катины вещи — чемодан и большую спортивную сумку.

— Едем!

Федор Игнатьевич ждет нас возле сельсовета. В утренних сумерках коренастая фигура председателя кажется частью деревенского пейзажа. Как будто он все время стоит здесь, охраняя покой деревни.

Да и суровым выражением лица Федор Игнатьевич напоминает былинного богатыря. Даже портфель с документами, который председатель держит в руке, не портит впечатления.

У каждого — свое оружие.

Я останавливаю машину.

— Доброе утро, Федор Игнатьевич! А Павла еще нет?

— Пока не было, — отвечает председатель.

Он хмурит седые брови, заранее настраиваясь на битву в райкоме, куда его вызвали по непонятной причине.

Мы ждем минут десять.

— Да что же это такое? — сердито ворчит председатель. — Договорились же встретиться вовремя. А если вы на электричку опоздаете, а я — в райком?

Федору Игнатьевичу трудно ждать. Он весь на нервах.

— Никто не опоздает, — улыбаюсь я. — Время в запасе есть.

— Все равно, — не унимается председатель. — Договорились же.

Наконец, подбегает запыхавшийся Павел.

— Ничего себе! — удивленно присвистываю я, оценив внешний вид участкового.

На Павле модный клетчатый пиджак с широкими плечами и темно-синие брюки со стрелками. Влажные волосы тщательно зачесаны.

— Паша, ты меня в могилу хочешь свести? — набрасывается на него председатель. — Меня в райкоме ждут, это тебе шутки, что ли?

— Прости, Федор Игнатьевич, —смущенно улыбается Павел. — С шести утра брюки парил — стрелки никак не получались.

— А чего это ты так вырядился? — ворчит председатель. — Как будто на свидание едешь.

Павел моментально краснеет — он и в самом деле едет на свидание.

— Тебя так в милицию заберут, — не унимается Федор Игнатьевич.

— Не заберут, — защищается Павел. — У меня удостоверение есть.

— Поехали, — улыбаюсь я. — В дороге наговоритесь.

Дорога размыта ночным дождем. Там и тут из нее торчат крупные камни, а в одном месте по песку бежит настоящий ручей.

— Опять в районе щебенку и песок просить, — пыхтит Федор Игнатьевич.

Ремонт дороги — не его обязанность, но когда это останавливало нашего председателя?

Я еду не быстро, объезжая камни, чтобы не зацепить их подвеской. Машина переваливается на ухабах.

— Андрей, как думаешь, я нормально одет? — спрашивает меня Павел.

Ему не дают покоя слова председателя.

— Нормально, — успокаиваю я участкового. — Сойдешь за иностранного туриста.

И весело ухмыляюсь, глядя в зеркало на обеспокоенное лицо Павла.

— Что будешь делать с жалобой? — спрашивает Павел, чтобы отвлечься. — Прижмешь этого Болотникова?

— Обязательно, — киваю я.

За поворотом дороги я вижу покосившийся аншлаг. Железную табличку усыпали серые вмятины.

Кто-то использовал аншлаг вместо мишени.

— Это еще что такое?

Я останавливаю машину и выхожу.

Из леса пахнет сыростью и мокрой хвоей.

Такие аншлаги я в прошлом году установил по всем границам своего участка. Они предупреждали охотников и туристов о том, что здесь начинаются охотничьи угодья ЛООиР — Ленинградского общества охотников и рыболовов.

И вот какое-то хулиганье с ружьями решило использовать аншлаг в качестве мишени.

Я подхожу ближе и недовольно качаю головой.

Это не случайный выстрел мимоходом. Металлическая табличка вся погнута и пробита, краска на ней облупилась до такой степени, что надпись стало невозможно разобрать.

Судя по отметинам, стреляли дробью и картечью. С близкого расстояния — шагов восемь или десять. Это понятно по тому, как кучно ложилась дробь — табличку словно плющили свинцовым кулаком.

Дробь только погнула железный лист, а вот картечь пробила его насквозь. А вот и пулевое отверстие!

— Руки бы им оборвать! — в сердцах говорит Федор Игнатьевич.

Он тоже вылез из машины и вслед за мной подошел к аншлагу.

— Нечем заняться людям!

Я быстро нахожу место откуда стреляли. Наклоняюсь и ищу искать пыжи. Они не могли улететь далеко.

В мокрой от росы траве, и в самом деле, валяются пыжи, вырубленные из старого валенка. Черный плотный войлок, чуть скошенные края — так бывает, когда вырубка идет немного вкось.