Ефим Сегал, контуженый сержант

«Опомнись! Ты не прав, – послышался ему голос вроде бы из мрака. – Ну-ка, пошевели мозгами: что за корысть доктору Котляру толкать твою жену на этот шаг, подвергать ее риску навсегда остаться бездетной?» А тогда… вообще, тогда… Ефим обеими руками больно сжал голову. Боже милосердный! Неужели он навсегда лишится радости отцовства?! Он не понял, почему вдруг вспомнился ему день тридцать первого мая 1944-ш года, прекрасный солнечный день, когда он, счастливый, шагал из госпиталя, мечтая о любви, о семье, о своих будущих детях. Внезапно вспомнил, как поразило его недавнее сообщение Наденьки об аборте у соседки Лены. Не знал, не ведал тогда, отчего так больно хлестнула его казалось бы заурядная новость. Предчувствие?

В ушах зазвучали сказанные Борисом Наумовичем с искренним сочувствием небезразличные слова: «С вашим здоровьем, при вашем положении, установке…» Нет, не враг ему добрейший профессор Котляр! Он глубоко понимает ситуацию, в которой оказался его серьезно больной пациент, неукротимый правдоискатель.

Вихрь мыслей закрутился в возбужденном мозгу Ефима. Кто виноват, что дошел он до нервного и физического истощения? Кем и за что наказан? Он вопрошал свою совесть – она была чиста: инвалид войны, толком не окрепший, не оправившийся от трех лет фронта, он безоглядно бросился в новый непримиримый, неравный бой – теперь с внутренними врагами своей Родины. Случай помог ему прозреть, он понял: в лице Козыря и Рызгалова, Цидилкина и Великановой, Мошкарова и Смирновского, многих других им подобных правдодушителей, с кем довелось вести первые, почти бесплодные бои в качестве журналиста многотиражки, ему противостоит сама политическая и административная Система, созданная по воле и под «гениальным» водительством «великого» Сталина. Грозная, могущественная, преступная, она жестко требует от стоящих у нижних ступеней иерархии безоговорочной покорности, слепого поклонения, всеобщей лжи под видом правды во славу свою… Сегал этого делать не желал, не умел! Устами Щукиной, Система порекомендовала ему пойти на компромисс: смириться, приспособиться, стать ее слугой-с его умом это пустяк сущий! Он отверг гнусное предложение, не смог пойти на сделку с совестью, со своим неукротимым геном.

Тогда Система мощно и беспощадно разделалась с посягнувшим на ее святость и неприкосновенность: олицетворяющими Систему он загнан в угол. Прикрываясь «общественными и партийными интересами», они взяли в кольцо поборника правды – и вот он без работы, значит, без куска хлеба, унижен, обобран, угодил в психиатрическую больницу!..

Так где же подлинные цари Ироды?! Кто отнимает у него последнюю радость – иметь ребенка, стать отцом?..

Погруженный в тяжкие думы, Ефим не услышал, как в палату вошла медсестра, вздрогнул от вспыхнувшего света.

– Товарищ Сегал, – окликнула его. – Выйдите в коридор, там вас жена ждет.

Ефим вскочил с постели, в открытую дверь увидел Надю, забыл обо всем на свете, протянул к ней худые, дрожащие руки:

– Наденька!

Они сели на диван в коридоре. С бесконечной любовью и тревогой всматривался Ефим в самое дорогое для него лицо: «курочка без мамы» показалась ему еще бледнее, озабоченнее. У него сердце упало.

– Ты не больна, Наденька?

Она через силу улыбнулась:

– Не беспокойся, я здорова, трудновато… Вот и все. Работа… волнения за тебя…

– Расскажи, зачем тебя приглашал Борис Наумович? – где-то в глубине души Ефим надеялся, что рокового разговора, может быть, и не состоялось.

Вместо ответа Надя открыла хозяйственную сумку, вынула из нее несколько небольших сверточков.

– Рассчитывала передать посылочку через сестру, а вышло так, что сама пришла.

– За продукты спасибо, возьми-ка ты их домой, съешь сама. Мне и больничного угощения хватит. Ты не ответила на мой вопрос.

– О чем беседовал со мной профессор? Расспрашивал подробно о тебе, как да что, в общем, обыкновенно. Ок решил сам заняться тобой, обещает за месяц-полтора поставить тебя на ноги. – Надя говорила быстрее обычного, избегая встретиться с ним глазами.

Ефим все понял: Надя вняла разумным доводам доктора. Но не торопилась с оглушительной вестью, возможно, со страхом ждала вопроса о ребенке.

Он ни о чем не стал спрашивать.

– Фима, вот здесь два кусочка мяса, съешь их сегодня же, а то испортятся, жаль.

Надя перекладывала с места на место сверточки с едой.

Ефим покачал головой, чуть заметно улыбнулся:

– Не пропадет.

Он понимал всю бессмысленность обоюдной игры в прятки. Не спрашивать жену о самом главном – малодушно, это значит взвалить всю тяжесть, всю ответственность за этот шаг на нее, женщину-дитя! Ей и так достается!.. Он мужчина, он обязан заговорить прямо, не прятать нос под крыло.

– Наденька, – сказал он, напрасно стараясь скрыть волнение, – мы оба все знаем… Борис Наумович, очевидно, прав. Иного выхода у нас сейчас нет. Будем мужественны… Верю: Бог с нами, он не оставит нас. – Ефим почувствовал сушь во рту, язык ему не повиновался, будто чужой.

Надя слушала его, опустив голову.

– Принеси мне водички, – попросила изменившимся голосом.

Выпила несколько глотков.