Эффект преломления

Под ногами пирующих победителей лежали раненые турки. Истекали кровью, стонали. Никто не обращал внимания – от мучений врага праздник только слаще.

Под вечер, когда солнце склонилось к горизонту, а солдаты осоловели от выпитого, Ференц приказал:

– Приведите мне священника.

Двое солдат приволокли нестарого еще мужчину в черной рясе, толкнули его, так что тот упал на колени, прямо перед графом.

– Что ж ты, святой отец, – недобро прищурился Надашди, – вроде должен христианскую веру оборонять, а сам туркам служил?

Священник попытался встать, но руки солдат давили на его плечи. Тогда он поднял голову и прямо взглянул в глаза командира:

– Я служу лишь господу. Даже турецкие безбожники не трогают ни храмы, ни их служителей.[6]

– Так это потому что нет их вере никакого ущерба от таких как ты! – расхохотался Ференц. – Нет в твоем храме бога, и ты не святой отец! Предатель ты!

– Не суди, и судим не будешь, сын мой…

Граф склонился над священником, хлопнул его по плечу, схватил за подбородок, заглянул в лицо:

– Ты еще молод. И руки у тебя сильные. Почему не бил турок?

Священник молчал. Ференц брезгливо поморщился:

– Отрубить ему голову.

Завыли женщины, закричали дети.

Удар сабли – обезглавленное тело служителя свалилось в пыль. Вслед за тем казнили раненых турок – посадили на кол посреди селения.

– Привести мужчин, – приказал граф.

Всего, от мальчиков двенадцати лет, до стариков – набралось человек тридцать. Ференц обошел дрожащую толпу, остановился напротив мужчины лет сорока, бросил отрывисто:

– Почему вас так мало? Остальные где?

– На войне, – хмуро ответил тот.

– На войне? – издевательски переспросил граф. – Только вот за кого воюют? Не за турок ли?

– Пощадите! – к Ференцу подбежала немолодая женщина, рухнула в ноги. – Пощадите Петра! Больной он, падучая у него. Не может воевать…

– Твоя? – граф кивнул на несчастную.

Мужчина угрюмо кивнул.

– Старовата, не пойдет. Дочки есть?

Петр молчал.

– Не скажешь? Не надо. Сами выйдут. – Надашди занес саблю над головой женщины.

Из толпы, едва держась на ногах от ужаса, вышла молодая девушка. Ни слова не говоря, встала перед графом.

– Хороша. Для моих гайдуков. Берите, ребята.

Хохочущие солдаты схватили подарок. В клочья порвали одежду, повалили на землю. Мать рванулась спасти, заслонить – ее небрежно отшвырнули, рубанули саблей по шее. Захлебываясь кровью, она поползла защитить дочь. Не доползла – рухнула в агонии. Из-под тела ее расплывалась большая лужа, подобралась к косам распятой на земле девушки, окрасила их красным.

Петр бросился на графа с кулаками, с ненавистью выкрикнул:

– Будь ты проклят! За что? Мы же не враги, мы тоже венгры!

– Венгры? – захохотал граф. – Пять лет туркам служили – и венгры? Нет, венгры бы сражались!

По его приказу солдаты согнали всех мужчин в один дом и заперли. Потом началось самое главное развлечение.

Долго раздавались над деревней крики женщин и детей. Земля стала скользкой от пролитой крови.

– Под турками были, теперь под моими ребятами побудьте, – смеялся Ференц. – А мужики ваши, трусы, пускай смотрят.

На рассвете тех, кто выжил после пирушки победителей, швырнули к запертым мужчинам. Граф собственноручно поднес факел к соломенной крыше, подпалил дом со всех четырех углов.

Когда стихли вопли, а воздух наполнился жирным, с запахом паленого мяса, дымом, в селение влетел вестовой.

– Письмо для господина Надашди.

Ференц вскрыл конверт окровавленными руками, прочел, стиснул зубы. От веселья не осталось и следа. Черные глаза заблестели, по щеке скатилась слеза.

Он вышел, не оглядываясь. Приказал подать коня. Душа рыдала от боли. От тоски по той, которая дала жизнь, вырастила, любила беззаветно, и ушла, не попрощавшись. От любви и благодарности к той, что всегда ждала с войны, и сейчас сидела подле тела его матери.

– Матушка… Эржебета…

Кончилась потеха. Черному бею пора отправляться домой.

Глава 5

Владивосток, май 2012 года

Я обалдело смотрел на отца Константина, пытаясь осознать сказанное. Это ж надо было так ошибиться… Священник с невозмутимым лицом попивал капуччино, ожидая, когда ко мне вернется дар речи.

Он вернулся, и минуты две я хрипло говорил, щедро пересыпая речь матами, пока отец Константин не заметил:

– Завязывай сквернословить, чадо. Грех ведь…

– А упырей в городе оставлять – не грех? Или подождем, пока они еще человек десять сожрут?!

– Вот чтобы не сожрали, тебе, чадо, и поручается расследование, – парировал батюшка. – И поторопись, пока еще кто-нибудь не погиб.

Отличный ход. Снять ответственность с церкви и возложить ее на единственного чистильщика. Я стиснул кулаки, успокоился и сказал:

– Чтобы больше не было убийств, надо уничтожить клан киан-ши. Полностью.

– Будь реалистом, чадо, не пори херню, – кротко возразил отец Константин. – Ты как это себе представляешь? Монахи и лица священного сана, вооруженные серебряными стилетами и святой водой – ведомые тобой, конечно – врываются в китайские рестораны и рынки, мочат упырей на глазах у изумленной публики? Так, что ли? А ментам… полиции что скажем? Простите, у нас тут небольшой холивар?