Эффект преломления

— Конечно, не из простых, дурья башка! — заорал капитан стражи, который очень вовремя пришел проверить пост. — Это ж дочка самого Дьёрдя Батори! Я ее в Эчеде видал!

— Ух ты! Так за нее награду дадут, что ли? — восхитился Габор.

— Или на кол посадят, если она у тебя на руках помрет! Я сам ее в замок отвезу.

Эржебета разомкнула запекшиеся губы, хрипло прошептала:

— Скажите отцу… в Эчеде бунт… сестер… убили… — и снова погрузилась в беспамятство.

Капитан выругался, вскочил на усталого жеребца, принял Эржебету из рук Габора и поскакал в замок, где собралось множество знатных господ.

Спустя час из ворот Эрдёда вылетел большой отряд всадников. Яростно гикая, вооруженные до зубов верховые понеслись в сторону Эчеда.

Июнь 1569 года, замок Эчед

— Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое…

Анна снова и снова повторяла слова молитвы, не сводя глаз с бледного, осунувшегося лица дочери. Вот уже четвертая неделя пошла с той проклятой ночи, когда капитан стражи привез бесчувственную девочку в замок Эрдёд и торопливо рассказал о восстании. С тех пор Эржебета не приходила в себя.

В ту темную ночь Дьёрдь и все гостившие у Батори мужчины тут же подняли своих гайдуков, помчались в Эчед. Восстание подавили быстро — прошлись по окрестным деревням огнем и мечом. Сожгли каждый третий дом, пригрозили, что сожгут и остальные. Крестьяне тут же указали на бунтовщиков и зачинщиков, да еще сами кинулись их вязать. Тех, кто успел сбежать, искали и ловили гайдуки Батори.

Едва прибыл гонец с сообщением, что мятежники пойманы, Анна собралась и отправилась в Эчед. С собою повезла и спящую Эржебету.

Скоро комнаты в замке привели в порядок, стены обили новой белой тканью, поставили мебель краше прежней, разрушенную конюшню отстроили. Все вернулось к своему порядку. Только кто вернет матери детей?

К приезду хозяйки дворня обмыла тела Агаты и Каталины, нарядила в дорогие платья, уложила в обитые бархатом гробы. Раздавленными статуэтками лежали ее красавицы. Хрупкие косточки переломаны мужицкими кулаками, не узнать прекрасных лиц из-за черных пятен, покрывавших кожу. Что вытерпели дочери, какую муку приняли перед смертью, о том она думать не могла, боялась лишиться разума…

Выли над барышнями плакальщицы. Анне тоже хотелось завыть да упасть на пол, поползти к мертвым дочерям, да закинуться в кликушеском припадке, биться головою о камень… Не стала — Батори не плачут. Молча подошла к домовинам, молча смотрела в изуродованные лица, осторожно гладила изломанные пальцы.

Анна не захотела хоронить дочерей в семейном склепе, отдавать холоду и сырости. Пусть ласкает их солнце, шумят над ними травы, птицы поют. У подножия горы упокоили их, в окружении пышных каштанов. Рядом возвели маленькую светлую часовню.

— Расправа будет лютой, моя любимая, — чернея лицом, обещал Дьёрдь над могилами. — Клянусь, навеки все Карпаты запомнят эту казнь…

Теперь мятежники томились в холодных подвалах замка Эчед, ожидая возмездия, а семьи их мыкали горе на пепелищах. Дьёрдь не спешил с судилищем, ждал, когда очнется любимая дочка, чтобы своими глазами увидела, как расплачиваются грязные скоты за кровь Батори.

Но Эржебета никак не могла пробудиться от странного забытья. Она то металась в горячке, то лежала неподвижно, как мертвая.

Там, во сне, клубилось марево цвета крови, Эржебета плыла по нему, старалась выбраться, да не умела. Приходил Черный человек, склонялся низко, нависал над нею, шептал странное и страшное — о том, что ждет впереди и каков будет конец. Она силилась разглядеть лицо то ли призрака, то ли демона, заглядывала в капюшон, но ничего не видела. Потом сквозь багровый туман пробивался голос матери, и Черный человек уходил, растворялся, чтобы вновь появиться и мучить.

В этот раз голос Анны звучал особенно громко.

— Да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, — разобрала Эржебета.

И открыла глаза. Увидела над собою балдахин небесно-голубого бархата, расшитый серебряными нитями. Руки нащупали одеяло из волчьего меха. С трудом повернула голову, удивляясь собственной слабости. Она лежала в своей комнате, в замке Эчед. Пахло воском, горели в серебряных канделябрах свечи. В маленькое окошко заглядывала полная луна.

Возле двери жались две девчонки-служанки. У кровати на низкой скамеечке сидела мать — похудевшая, постаревшая, в траурном платье.

— Хвала Господу, — прошептала Анна, — ты очнулась, дочка…

И тут же, вместо того чтобы обнять Эржебету, ахнула, отпрянула, прижала ладони к щекам, зашептала молитву. Немного погодя махнула трясущейся рукой служанкам — прочь, мол. Те вышли на цыпочках. Мать продолжала молиться, по щекам ее текли слезы.