Эффект Брумма

Они заставили Фомича напялить белый джемпер и брюки в полосочку. Как у Дина Рида. Сапоги заменили лаковыми штиблетами. Фомич был просто молодцом! Он зачесал волосы на пробор и стал похож на чечеточника.

– Ух, курносые! – воскликнул Фомич, пытаясь ущипнуть обеих девушек сразу. При этом он подмигнул мне. Девушки с трудом сохранили ледяную надменность. Я понял Фомича.

– Меня тоже нужно одеть, – сказал я. – Режиссер сказал, во что-нибудь средневековое.

Девушки поверили. Они там ко всему привычные. Мы с Фомичом еле сдерживались, чтобы не расхохотаться на всю студию. Но хохотать было нельзя. Рядом шли передачи.

Я выбрал такую черную кофточку с жабо. И стал как Ромео. Девушки были поразительно серьезны. Они старались вовсю.

Когда нас привели к режиссеру, он чуть не прослезился. По-моему, обе девушки схлопотали взыскания по службе. Нас опять переодели во что-то нейтральное.

Мы вошли в студию и начали репетировать. Лисоцкий вел передачу. Он так расписал про подковы, что оператор не мог нас снимать. Он уткнулся носом в камеру и там беззвучно смеялся. Удивительно, что Фомич приободрился. Он сидел с видом «пропадать, так с музыкой».

Сразу после репетиции, которая прошла поверхностно, начали запись. Оператор уже отсмеялся и был грустен. Надоело ему, наверное, каждый день снимать чепуху. Я его понимаю.

Когда дело дошло до Фомича, он встал, подошел к подготовленной аппаратуре и зажег свечу. С важным видом. Потом он стал греть подкову. К подкове был присоединен вентилятор.

– Обратите внимание, сейчас ток поступит в электромотор, и вентилятор начнет вращаться, – сказал Лисоцкий в камеру.

Вентилятор на эти слова не прореагировал.

– Сейчас, – сказал Лисоцкий, все еще улыбаясь.

Фомич аккуратно потушил свечу пальцами, сел на место и сказал загадочные слова:

– Наука умеет много гитик.

– Стоп! – крикнул режиссер по радио. Через минуту он прибежал в студию.

– Почему нет эффекта? – спросил режиссер.

– Кураж не тот, – сказал Фомич.

– Какой кураж? – спросил Лисоцкий, бледнея.

И тут Фомича прорвало. Он показал характер. Он дал понять, что обо всем этом думает. Я был счастлив.

– Все свободны, – сказал режиссер. – Наука умеет много гитик. Это гениально!

Не смеялся один Лисоцкий. Он собрал свои листки и незаметно выскользнул из студии. А мы с Фомичом опять переоделись и поехали покупать билет на поезд.

Провожаю Фомича

Мы с Фомичом сидели у меня дома и пили чай. Фомич излагал свои взгляды на жизнь. И на физику. А я свои. Нам было интересно друг с другом.

– Понимаешь, – сказал Фомич, – что нам с тобой главное? Не то, чтобы людей удивить. И денег нам с тобой не надо. Главное, это когда всей душой устремишься и вдруг сделаешь что-нибудь. И оно только душою и держится. Вынь душу – пропадет все.

– А объективная реальность, данная нам в ощущении? – спросил я. Это я на материю намекал. Я, как уже говорилось, материалист.

– Данная? – спросил Фомич. – А кем она данная? А?

– Ну, данная, и все, – ответил я.

– Э-э! – помахал пальцем Фомич. – Кем-то, видать, данная.

– Вы что, Василий Фомич, верующий? – спросил я прямо.

– Верующий, – сказал Фомич. – В науку верующий. В душу верующий.

– Это не одно и то же, – сказал я.

– У вас не одно и то же, а вообще так одно. Вот ты мне давеча про Эйнштейна толковал. А я думаю – поверил он в свою придумку так, что она и воплотилась. А если бы для денег или еще для чего – никакой твоей относительности и не было бы.

– Другой бы открыл, – сказал я.

– Это кто другой? Ну я, может быть, и открыл бы. Или ты, – раздобрился Фомич. – А этот Лисоцкий – нипочем. Даже если бы у него голова с силосную башню была.

Я живо представил себе Лисоцкого с силосной башней на плечах. Получилось внушительно.

– Или возьми Брумма, – продолжал Фомич. – Тоже был хороший мужик. Не лез в телевизор.

Мы попили чаю и стали собирать Фомича. Собственно, собирать было нечего. Вся аппаратура осталась у Лисоцкого. Был только осциллограф, который мы подарили Фомичу. Как я и обещал.

Мы поехали по ночному городу. Фомич задумался. Я решил его расшевелить.

– А Лисоцкий не ожидал все-таки такого фиаско, – сказал я.

– Фигаско, – сказал Фомич.

Я не понял, шутит он или нет.

– С него как с гуся вода, – сказал я.

– То-то и оно, – вздохнул Фомич. – Ну, Бог его простит.

На платформе мы обнялись. Фомич был добрым человеком. Он меня пожалел.

– Поехали, Петя, со мной, – предложил он. – А то пропадешь здесь. Ей-Богу, пропадешь.

– А семья? – спросил я.

– А наука? – сказал Фомич. – Если любит, приедет.

Последние слова относились к моей жене. Но все-таки я не поехал. Сдержался.

Поезд свистнул, ухнул, зашевелил колесами и унес Фомича в деревню Верхние Петушки. Красный огонек последнего вагона еще долго болтался в пространстве, пока я стоял на платформе.

Получаю письмо

– Поздравляю, – сказал шеф на следующее утро. – Наверное, гора с плеч свалилась?

У меня не было такого ощущения. Я все вспоминал бескорыстные глаза Фомича.

– Ладно, Петя, – сказал шеф. – Побаловались подковами и хватит. Нужно думать о диссертации.