Ее звали княжна Тараканова

Оказывается, при всем формальном сходстве с полотнами академизма, при всем том, что Флавицкий действительно был и любимым выучеником, и послушным последователем его адептов, смысл картины для русских зрителей тех лет был совсем иным. Отсюда толпы перебудораженных зрителей, восторги, слезы, все новые толки в частных беседах, переписке, впервые на страницах печати, — что могло укрыться от недреманного ока политического сыска? В неожиданном успехе картины для историков искусства всегда было лишнее свидетельство склонности современного зрителя к салонному сентиментализму. Ну а для политического сыска тех лет — новый опасный симптом общественного возбуждения.

Как определить, какую роль сыграло полотно Флавицкого в выступлении начальника II Отделения Собственной канцелярии В. Н. Панина? Хронологически именно после появления картины он предлагает раз и навсегда положить конец «пустым толкам». В делах Кабинета появляется его записка о необходимости опубликовать в связи с делом Таракановой… записки Блудова. Да-да, не документы, не оригиналы, которыми располагал Кабинет, а те выводы и соображения, которые были сделаны по ним Блудовым. Согласно официальному комментарию 1905 года, «к этому его могла побудить картина живописца-поляка, которая сделалась известна во всей России и содержание которой лживо». По меньшей мере необычная идея!

Но даже с блудовскими записками дело обстоит совсем не просто. Александр II дает согласие на публикацию, как видно, с определенным условием, потому что следующим встает вопрос об их обработке и подготовке. Речь идет не об обычном специалисте — издательском работнике или литераторе, тем более не об историке, а о наиболее доверенном из чиновников. Если здесь кто и нужен, то лицо, допущенное к выполнению наиболее секретных поручений. Выбор падает на чиновника Кабинета Бреверна. Ему передаются блудовские дневники и… весь архив Таракановой. Зачем? Единственным логическим объяснением было установление синхронности: впечатления Блудова должны точно соответствовать содержанию наличных материалов, и наоборот. Вот по окончании такой работы документы впервые оказалось возможным сдать в Государственный архив. Так, во всяком случае, утверждали официальные историки, хотя вплоть до революции ни одному из них не удалось заглянуть в этот фонд.

И все равно блудовские записки — это интересно. Откуда еще можно узнать, чем определялся интерес царствующих особ к давно исчезнувшей авантюристке? Иными словами, здесь могло быть начало разгадки. Но первый же шаг на пути к ней означал и первые осложнения.

В фондах Кабинета рукописи записок не значилось. Ничего удивительного. Но, несмотря на совершенно определенное свидетельство документов, не существовало и никакой публикации записок Блудова по поводу Таракановой. Зато библиографические справочники указывали на существование документов из архива Таракановой, подготовленных к печати В. Н. Паниным. Причем эта книга появилась в указанный год в Лейпциге на немецком языке. Метаморфоза неожиданная и противоречащая самой элементарной логике чтобы положить конец опасным пересудам в России, опровергающие их документы печатались в чужой стране и на чужом языке! Только позже они появятся под видом научной публикации в одном из русских исторических изданий с достаточно ограниченным тиражом, и Панин будет представлен в ней не в своей служебной должности, но как почетный член Общества истории и древностей российских. Отсюда и ссылки на документы, и указание номеров архивной росписи — все как в настоящем исследовании.