Это было его, Ленькино, письмо. Единственное письмо.
На третий день Елку опять вызвали. Пришел посыльный, когда уже все пытались уснуть, и сказал:
— Я за тобой. Не сердись, что поздно.
Глубокой ночью Елку провели по ходам сообщения.
— Я знаю, — сказала она, когда боец остановился у входа в землянку.
Елка отодвинула плащ-палатку и спустилась вниз. Сколько раз ей приходилось быть здесь перед переходом на ту сторону? Три, четыре, пять раз? Пять. Пять раз после возвращения она тоже приходила сюда.
От коптилки поднялся незнакомый пожилой военный со «шпалой» в петлицах.
— А где… — вырвалось у Елки.
— А-а… Политрук Савенков? — догадался капитан. — Вчера… Да… убили… Такое уж наше дело… Теперь вот со мной придется держать связь… Сколько же тебе, — спросил он совсем неофициально, — малышка?..
— Пятнадцать. Да только какое это имеет значение!
— Не боишься?
— Я уже ходила.
— Вода холодная небось?
— Ничего, сейчас замерзла.
Их перебили. В землянку ворвался младший лейтенант, крикнул у входа:
— Опять автоматчики!
— Прости! Подожди! — сказал капитан.
За землянкой в самом деле вовсю раздавались выстрелы — ружейные, автоматные, рвались мины.
Елка осталась ждать капитана. А думала сейчас о Савенкове. Неужели его нет теперь, совсем нет? А ведь с политруком ее знакомил папа… Когда она пойдет туда, за Нару, она скажет папе о Савенкове. А может, лучше не говорить? Ведь… Стоит ли говорить о таком?
Капитан ворвался в землянку, еле дыша:
— Все! Прикончили! Прут, черти, каждый день! Ну, как ты тут, не соскучилась?..
Елка промолчала. Не знала, что сказать.
— Ну, так как? — переспросил капитан, чуть отдышавшись. — Опять пойдешь?
— Нужно — пойду.
— Нужно, доченька, — почти нежно сказал капитан. — Придется сейчас же пойти к бате и узнать, когда немцы собираются начинать, это — первое, как мост — второе. Это очень важно. Поняла?
— Да.
— Когда вернешься?
— Завтра с темнотой.
— Ступай, как говорится, с богом.
Уже у выхода он окликнул ее: