Ее величество

– Безусловно, это была приятная, возвышающая его поза, – покривила губы Жанна.

– И он не забыл, что «первый и главный половой признак мужчины – деньги?!» – расхохоталась Инна и тут же, оглянувшись на дверь, «нырнула» лицом в подушку.

– Видно, та, первая, сумела внушить Федору то, что он жаждал услышать. И ее слова приятной, чувствительной, слегка щекочущей занозой засели в его воспрянувшем самолюбии. Потом очередная пассия за деньги закрепила его «успех». И покатилось… Он решил, что сатанеет без разнообразия в любви, – предположила Жанна, но так, будто только этим всё и объяснялось. – Поэтому он так и не понял, что не годится в любовники. Не прозрел наш донжуан. О этот вечный огонь желания быть тем, кем мы определили себя в мечтах юности!

– Бес распутства в Федоре всегда таился и ждал своего часа, а когда его поманила другая женщина, он выбрался из темницы неуверенности наружу и овладел им. Когда бес зла поселяется в душе, добро уходит из нее, – высказалась Аня. – Говорят, пока грех не всплыл наружу, понятие морали спит.

– А у Федора оно так и не проснулось. Жанна, ты кое в чем права. Мне бывший сокурсник как-то, под коньячок, вполне искренне хвалился тем, что способен за ночь на многократные «подвиги». Пришлось ему растолковать, что количество в данной области человеческого общения никогда не переходит в качество. Он был потрясен. Я тоже. Вроде неглупый парень, а в некоторых вопросах абсолютно безграмотный, знания на уровне подростка. Я весь вечер его просвещала. Делать было нечего. Мы дежурили на участке, будучи членами комиссии по каким-то выборам. Старушки в сторонке вязали или дремали, а мы сидели за столом, обложившись документами, и тихонько делились секретами, – рассказала Инна, конкретным примером отреагировав на «донжуана». И продолжила вспоминать об Эмме:

– Помню, она говорила: «Достаточно сказать, что у меня от всех Фединых «выступлений» начались дикие опустошающие приступы ревности. Нет, не ревности, обиды. Они лишали меня присутствия духа, да и сил вообще. А он даже не защищался от моих нападок. Коротко все отрицал, как отрезал, или молча запирался в своей комнате. Он не чувствовал ни необходимости, ни неизбежности предстоящих выяснений отношений. И этим съедал последние, жалкие крохи моей в него веры. А если и «удостаивал» своим вниманием, то говорил со мной таким тоном, будто это я являюсь причиной наших ссор, а не его подлое поведение».

«Умышленно «путал» причину и следствие. Известный прием. У моей школьной подруги муж так умело смутился, разыгрывая невинность, будто не его, а кого-то другого жена только что выволокла из еще теплого гнездышка любовницы. Артист. Обхохочешься! Не делай такое скорбное лицо. Да, трагедия. Да, застала и на нервной почве лишилась ребенка. Пришлось ей наладить мужа. Развелась, потому что поняла свои «прекрасные перспективы» с таким человеком. И правильно сделала. Чем такой, лучше никакого», – к месту рассказала я Эмме печальную историю своей одноклассницы.

«До сорока лет Федя худо-бедно еще замечал меня, а потом… С возрастом тяга достичь желаемого еще больше обострилась, пошла по нарастающей. Боясь не успеть насладиться «любовью», он стал ухлестывать без разбору: хватать любую, которая предлагала или не отказывала. Не обладал ни разборчивостью, ни вкусом».

«Заматерел и пустился во все тяжкие, хоть всех святых выноси. У «перезрелых» и одиноких любовь бывает более жадная, терпкая, уязвимая», – усмехнулась я.

«Как-то не выдержала, спросила у Феди: «А они стоили того?» Промолчал. «А моего здоровья и нервов детей? Ушел от ответа. О это Федино каждодневное, неподдающееся объяснению раздражение!.. И я стала срываться по поводу и без повода. Вера, надежда, любовь! Опровержение этих жизнеутверждающих истин налицо. Кто-то правильно сказал: «Не давай лишку ни в вере, ни в надежде».

«Надежда и вера – самые мощные стимуляторы семейной жизни, – усмехалась я, оценивая свой богатый жизненный опыт. – Вот и пою от безысходности: «На белых клавишах – надежда, на черных клавишах – беда». И стараюсь не касаться черных».

«Уметь верить – это тоже своего рода талант. У Феди его нет. И его это не напрягает. Конечно, когда верила, я исходила из своих моральных принципов. А теперь в моей душе не осталось ничего, кроме крика боли. Почему Федя избрал низкий постыдный путь, который позволяют себе, как я считала, только бесхребетные беспутные алкаши? Есть ли хоть капля здравомыслия в его поведении? Он не оперирует понятиями чести, порядочности, добра. Они в его «исполнении» звучали бы кощунственно? Каждый его шаг – минутная, пошлая прихоть. Почему? Этот вопрос так и остался для меня открытым», – глубоким вздохом закончила свой рассказ Эмма. И что я могла ей ответить?