Единство Империи и разделения христиан

Богословие Оригена было спорным при его жизни и остается спорным до сих пор[461]. Подлинная гениальность Оригена была в том, что он облек основные элементы библейской веры в слова, понятные образованным людям, воспитанным в эллинистическом, и прежде всего неоплатоническом, духе. Если бы не его большое влияние, были бы невозможны достижения мысли великих Отцов–каппадокийцев IVв. Однако его представление о том, что Бог «вечно творит» души (или «умы» ), соединенные в созерцании сущности Божией, но разделившиеся и ставшие различными в грехопадении, соответствующая этому идея «предсуществования» душ и их будущее и вселенское восстановление в Боге (апокатастасис)—все это плохо совместимо как с Писанием, так и с православным Преданием. В этих идеях, однако, как раз и заключалось ядро метафизической системы Оригена. Оригеновские идеи, распространившиеся среди монашества, главным образом увлеченного духовностью величайшего ученика Оригена Евагрия Понтийского, были осуждены на соборе в Александрии (400) архиепископом Феофилом, но продолжали жить в монашеских кругах, как это ясно показывают палестинские события 530—543гг. Оригенисты считали себя духовной и интеллектуальной элитой, сознавая при этом, что их идеи неприемлемы для многих, и прикрывая свои философские и мистические убеждения неясной терминологией. Разглашение их учений святым Саввой могло только вызвать сильное недовольство их лидеров. Они пошли в ответное наступление, предложив свою помощь в области, которая в высшей степени интересовала Юстиниана и требовала незамедлительного и конструктивного разрешения—в области христологического конфликта между халкидонитами и монофизитами. Оригенистская традиция, особенно в лице Евагрия, разработала особую христологию, основанную на указанных выше базовых метафизических предпосылках. Поскольку творение есть реальность превечная, каждая душа до ее явления в видимом и падшем мире, вечно существует в «сущностном» общении с Богом. То же самое относится к человеческой душе Христа, с той лишь разницей, что Его душа (или «ум»)— единственная никогда не павшая, единственная, никогда не подвергавшаяся разделению или возникновению различий, связанным с грехом. Поэтому во Христе нам открывается предсуществующее «совершенное» человечество. В этой системе, однако, Воплощение уже не рассматривается как восприятие Богом человечества, а лишь как явление в падшем материальном мире уже предсуществовавшего соединения Бога и человека. Человечество Христово, или Его «душа», сущностно и субстанциально соединена с Логосом[462]. Богословы–оригенисты обратились к Юстиниану с предложением такого разрешения христологического вопроса и питали надежду, что их понимание «сущностного» соединения удовлетворит монофизитов–севириан, употребление же слова ипостась (hypostasis) примирит халкидонитов. Их представитель Леонтий Византийский нападал одновременно и на несториан, и на евтихиан, а затем прибег к христологическим терминам, которые позже будут очень полезны святому Максиму Исповеднику и святому Иоанну Дамаскину при развитии халкидонского понятия ипостасного соединения в чисто православном кирилловом контексте.

Однако в 531—543гг. Оригенова христология представлялась прежде всего как возрождение «антиохийской» идеи Феодора Мопсуестийского. Так, святой Савва обнаружил среди монахов–оригенистов, пришедших с ним в Константинополь в 531г., «несторианство» и идеи, «которых придерживался Федор Мопсуестийский»[463]. Действительно, в глазах оригенистов человечество Христово—Его предсуществовавшая «душа» — столь же отличалась от Логоса, как душа любого человеческого существа, и не было во Христе никакого ипостасного соединения, отличного от изначального состояния всех душ и от их вечной судьбы в эсхатологическом свершении. Оригенистская и евагриева духовность истолковывала, в частности, даже цель молитвы и монашеской жизни как путь каждой человеческой души к состоянию восстановленного единения с Богом, которое было «создано изначала» — состоянию, делавшему ее «равной Христу»[464].