Единственный цветок в этой говноклумбе

Марко проследил за этой реакцией. Он видел, что Шейн все еще держал при себе тот самый клинок, которой он дал ему изначально, и он четко понимал, что парень в своем решении не блефовал.

«А он настроен решительно, — размышлял Марко. — Понимает ли он, что в доме Дорианов у него будет больше шансов выжить, чем на горе?»

Шейн быстро взял предложенную сумку и осмотрел ее. Внутри находилось множество всего: еда, веревки, пара ножей, фляга с водой и многое другое.

«Неужели, — продолжал размышлять Марко, — его ненависть к собственной семье настолько сильна?»

Шейн, недолго думая, потянулся к теплой одежде и начал переодеваться. Он развязал несколько бинтов, особенно сильно стягивавших его грудь, после чего принялся надевать на себя одежду.

«Я подумал об этом еще тогда, когда обрабатывал его раны, — размышлял Марко, смотря на израненное тело молодого юноши, — но, кажется, над ним поиздевались довольно хорошо. Все же странно, что после этого он решил не подчиниться, а бороться. Что сказать, безумец».

Шейн переоделся молча и быстро. Он прошел к двери, без спросу взял с вешалки теплую зимнюю куртку, надел на себя высокие зимние сапоги Марко и на мгновение обернулся к нему.

Мужчина от такой наглости прибывал в легком шоке, но ничего не говорил. Лишь на мгновение, когда их взгляды вновь встретились, Шейн широко улыбнулся и уверенно произнес:

— Увидимся через неделю.

Парень вышел из дома прямо в метель. Дверь за ним громко захлопнулась от ветра. Марко, оставшийся совершенно один в своём небольшом домике, с толикой разочарования подумал:

«Хоть я и обещал ему, что научу его магии, не думаю, что он вернется. Не может дворянин без подготовки выжить на этой горе в одиночку. Хотя, если он и впрямь выживет, придется выполнить свое обещание».

***

В поместье Дорианов царила напряженная атмосфера. В зале, предназначенном для приемов, собралось несколько человек: Шанна, Кеннет, Моржана и дворецкий Рифтан.

Дворецкий стоял в центре зала, прямо напротив своей госпожи. Склонив голову, он смотрел куда-то в пол.

— Происходило ли что-то странное с моим сыном в последнее время? — строго спрашивала Шанна.

Рифтан не отвечал. Он примерно уже догадывался, чем мог закончиться весь этот разговор, но к собственному удивлению, страха совсем не испытывал.

— Рифтан, — резко произнесла Моржана, взмахивая руками, — не молчи!

Больше всего в этой комнате переживала она, ведь то, что Шейн по итогу сбежал из дома, было результатом ее последних действий. Вся дрожа от волнения и нетерпения, Моржана была готова рвать и метать.

— Ваш младший сын, — тихим голосом заговорил Рифтан, — госпожа, потерял память несколько недель назад. Думаю, это случилось после одного из побоев миледи.

Наступила тишина. Лицо Шанны исказилось в удивлении и злобе. Нахмурившись, она зловеще спросила:

— И ты молчал?

— Вы не спрашивали.

— Рифтан, — позвала Шанна, будто заставляя дворецкого поднять голову, и он поднял, — ты ведь намеренно скрыл это? Отвечай честно.

Рифтан смотрел прямо в глаза своей госпоже. Он понимал, что умалчивание нисколько не снижало его вины. Он понимал это с самого начала, и потому сейчас был совершенно спокоен.

— У меня нет намерения лгать моей госпоже, — отвечал Рифтан. — Да, я посочувствовал вашему младшему сыну и не сказал вам об этом. Мне было больно видеть то, что вы с ним делали, и я не хотел наблюдать за тем, что бы вы и ваша дочь стали делать с ним, если бы узнали правду.

— Да как ты смеешь… — прошипела Моржана, сжимая руки в кулаки.

Рифтан гордо выпрямился. Приподняв голову, он посмотрел куда-то в потолок. Там, на стеклянном куполе зала, виднелись небольшие собравшиеся горсти снега. Через этот же купол в помещение проникал яркий солнечный свет.

— Раз сегодня такой прекрасный день откровений, — произнес Рифтан с улыбкой, — позвольте добавить еще кое-что. Мой мастер, молодой господин Шейн, никогда не вернется в этот дом. Я надеюсь, что у него будет долгая и счастливая жизнь вдали от поместья Дорианов, его главных мучителей.

Моржана замерла в шоке и ужасе. То, что говорил Рифтан, было верхом неуважения и оскорбления. Дело было даже не в том, как он назвал семью Дорианов. Проблема была в том, как он назвал самого Шейна.